— Теплую неделю обещают, — сказала мама.

Всю следующую неделю действительно было тепло. Эллисон позвонила и сказала, что Дакоту выписали.

— Врачи так и не поняли, что с ней, — какой-то вирус или типа того. Но главное, что все прошло. Она снова ходит на фигурное катание и чечетку, а со следующей недели я записала девочек в детский оркестр.

— Ты все сделала правильно, — неохотно сообщил мне Гэри. — Марси тоже сказала, что у нее колено болит. Ну, когда она со мной разговаривала.

— Значит, счастливое воссоединение отменяется?

— Угу. Но я не сдаюсь! Ее поведение доказывает, что она все еще любит меня — в глубине души, и главное — до нее достучаться.

Для меня поведение Марси доказывало одно — только вторжение пришельцев из космоса способно превратить ее во что-то, отдаленно напоминающее человека, но сообщать об этом вслух я не стала.

— Я уговорил ее обратиться со мной в брачную консультацию. Хорошо, что ты мне не поверила. В фильмах о пришельцах-паразитах герои вечно ошибаются.

Ну да — и в то же время нет. Если бы я доверилась Джиму Бриджмену, мне бы не пришлось одной возиться со всеми термостатами. Он объяснил мне, что догадался о слабости пришельцев, увидев, как я вывожу из строя термостат на пятом этаже.

— Так это ты включил отопление в пиццерии, где ужинала Сьюэнн со своим женихом? — спросила я. — И «Атаку душегубов» в прокате тоже ты взял?

— Я хотел с тобой поговорить. Сам виноват — надо было снять кепку, и ты бы мне поверила, но я стеснялся своей лысины.

— Нельзя судить о людях по внешности, — заявила я.

К пятнадцатому декабря продажи головных уборов резко пошли на убыль, торговый центр был забит раздраженными покупателями, группа борьбы за права животных явилась в

Сити-Холл с протестом против меховой шубы Санта-Клауса, а бывшая жена Гэри пропустила первую консультацию, обвинив в этом его самого.

До Рождества осталось четыре дня, и все полностью вернулось на круги своя. На работе никто не носит шапок, кроме Джима; Сольвейг собирается назвать дочь Дуранго; Ханзигер судится с начальством из-за увольнения… Продажи антидепрессантов поползли вверх. Минуту назад позвонила мама: у Сьюэнн появился новый парень — террорист. Мама, как обычно, поинтересовалась, не встретила ли я кого-нибудь на работе.

— Встретила, — призналась я. — Приведу его на рождественский ужин.

Вчера Бетти Холланд подала в суд на Натана Стейнберга, обвиняя его в сексуальных домогательствах из-за поцелуя под омелой, а меня по дороге домой чуть не сбила машина. Зато мир избавился от опасности некроза, увядания листвы и наростов.

И это позволило мне написать интересный рождественский листок.

Выдумки, говорите?

Желаю вам всем веселого Рождества и счастливого Нового года!

Нэн Джонсон.

История победила время, которое еще ничем не было побеждено, кроме вечности.

Сэр Уолтер Рэли.

20 сентября. Конечно, я тут же захотел взглянуть на ка мень пожарной охраны, и, естественно, его еще не установили. Его торжественно открыли в 1951 году, и его высокопреподобие настоятель Уолтер Мэтьюз произнес речь, а пока еще шел 1940 год. Я это прекрасно знал. Я ведь сходил посмотреть этот камень с дурацкой мыслью, что будет полезно обозреть место преступления. Куда полезнее, конечно, был бы ускоренный курс о Лондоне в период блица, не говоря уж о том, чтобы получить немножко времени на подготовку. Мне предложили обойтись и без того, и без другого.

— Путешествие во времени, мистер Бартоломью, это не поездка на метро, — сказал досточтимый мистер Дануорти, моргая за стеклами своих антикварных очков. — Либо вы отправитесь двадцатого, либо не отправитесь вовсе.

— Но я же не готов, — возразил я. — Ну послушайте! У меня ушло четыре года на подготовку для странствований со святым Павлом, а не с его собором! И вы не можете требовать, чтобы я за два дня приготовился к блицу в Лондоне.

— Можем, — сказал Дануорти. — И требуем.

— Два дня! — кричал я на Киврин, мою соседку по общежитию. — И все только потому, что какой-то паршивый компьютер добавил собор к святому Павлу! А досточтимый Дануорти даже глазом не моргнул, когда я ему объяснил, какая произошла накладка. «Путешествие во времени, молодой человек, это не поездка на метро, — заявляет он. — Рекомендую вам подготовиться. Вы отбываете послезавтра». Не человек, а сплошная некомпетентность!

— Вовсе нет, — говорит она. — Ничего подобного! Он здесь самый лучший. И может, тебе стоит прислушаться к его словам.

А я-то ждал от Киврин хоть чуточку сочувствия. Сама она чуть не в истерику впала, когда ее отправили в Англию XIV века вместо XV. А как эти века оцениваются по шкале практики? Даже учитывая инфекционные болезни — максимум на пятерку. Блиц тянул на восьмерку, а собор Святого Павла — с моим-то везением — весил полную десятку.

— По-твоему, мне следует еще раз поговорить с Дануорти? — Да.

— А дальше что? У меня в распоряжении двое суток. Я понятия не имею ни о деньгах, ни о языке, ни об истории. Ни малейшего.

— Он хороший человек, — сказала Киврин. — По-моему, тебе надо послушать его, пока есть такая возможность.

Старушка Киврин в своем репертуаре. Всегда кладезь сочувствия.

Из-за этого хорошего человека я и стоял сейчас в открытых дверях западного портала и таращил глаза, как провинциальный олух, каким, впрочем, мне и полагалось быть, высматривая мемориальный камень, которого там нет. Спасибо хорошему человеку! По его милости я был настолько не готов к моей практике, насколько это зависело от него.

Внутренности собора я почти не видел. Где-то в глубине мерцали свечи на аналое, а ближе по направлению ко мне двигалось смутное белое пятно. Причетник. А может, и сам высокопреподобный настоятель Мэтьюз. Я вытащил письмо моего дяди, священника в Уэльсе, которое предположительно должно было открыть доступ к настоятелю, а заодно погладил задний карман, проверяя, не потерял ли я «Микрооксфордский словарь английского языка, дополненный, с историческими приложениями». Я свистнул его из Бодлеинки, иными словами, достославной библиотеки Оксфордского университета. Конечно, во время разговора воспользоваться словарем я не мог, но если повезет, на первых порах я как-нибудь продержусь, улавливая общий смысл, а незнакомые слова посмотрю позже.

— Вы из веэспевео? — спросил он. По виду мой ровесник, ниже меня на целую голову и заметно более худой. Почти аскетически. Что-то в нем было родственное Киврин. Он прижимал к груди нечто белое. При других обстоятельствах я бы решил, что подушку. Но при других обстоятельствах я бы понял, что мне говорят, а так у меня не было времени очистить голову от средиземноморской латыни и иудейских законов, чтобы выучить лондонский жаргон, а также правила поведения во время воздушных налетов. Всего два дня с досточтимым Дануорти, который распространялся о священном долге историка вместо того, чтобы объяснить мне, что такое веэспевео.