Опасности слева эта власть не видела, зато прекрасно осознавала свое бессилие. Возможно, именно поэтому – в силу своей слабости – она продолжала бороться с теми, в ком видела силу. Удивительно, но либералы боялись солдата, или, вернее, того, во что превращала солдата революция. «Вместо того, чтобы сознавать себя свободным защитником родины, – отмечал Крамарж, – он просто не чувствовал себя больше солдатом, так как, по его представлению, солдата без дисциплины и послушания не бывает. Свобода означала для него свободу идти домой и участвовать в дележе земли, как торжественно обещали ему агитаторы. Поэтому-то солдаты сотнями тысяч бежали с фронта, а свободу понимали так, что в Одессе состоялся Съезд дезертиров. Интеллигенция и понятия не имела о психологии мужика, видя в нем себя, то есть одетого в мужицкую рубаху интеллигента»20. Прозрение приходило с опозданием.

Политизация, а вместе с ней и разложение русской армии и флота продолжались. Положение в тылу было не менее удручающим, солдаты запасных частей больше всего не желали отправки на фронт. В Москве борьба со старой дисциплиной привела к тому, что солдаты начали заниматься уличной спекуляцией табачными изделиями. В Петрограде скопилось около 50 рот дезертиров. Это были солдаты старше 40 лет, поверившие в слух о демобилизации старших возрастов и прибывшие «за разъяснением» в столицу. Они обосновались на Семеновском плацу, добились встречи с несколькими членами правительства, проводили массовые шествия. Командование округа ничего не могло сделать с ними. Когда этих полулегальных беглецов лишили довольствия, они стали кормиться торговлей папиросами и разносом багажа на вокзалах1.

Особенностью стиля поведения такого солдата в столицах стало демонстративное нарушение таких старых поведенческих запретов, как, например, хождение по проезжей части улицы или лузгание семечек. Это не могло не радовать большевистских агитаторов. Вернувшийся в начале июня 1917 г. из Франции после семилетней эмиграции В. А. Антонов-Овсеенко с явным удовлетворением заметил это: «Замызган Питер семенной шелухой. Деревня в городе. Но это – вооруженная деревня, это крестьянство в солдатских гимнастерках… Распоясанное, обезначаленное и… митингующее, втянутое в политику, жадно тянущееся к ней. Огромная лаборатория по перешлифовке крестьянского сознания. Расстроенный тыл невозможной войны, когда начальство ушло, а новое еще не явилось – или не освоилось?»2

Новое начальство боялось остатков старого и предлагало командованию вдохновиться собственным примером и уговаривать подчиненных. Это неизбежно приводило к бесконечным спорам. На встрече союзной делегации с командованием Юго-Западного фронта генерал А. Нокс сказал, намекая на перспективы наступления: «Теперь русский офицер и солдат так хорошо и так много говорят»3. Не зря Керенский не любил вдумчивого англичанина и потом даже настаивал на его отзыве из армии на том основании, что он «шумно критиковал русскую армию и открыто выражал неприязнь к новому строю»4. Каждая уступка этой стихии во имя порядка провоцировала дальнейшее развитие анархии. Керенский, участвовавший в этой встрече, пытался укрепить свое личное положение в армии речами. «В его речи, – вспоминал один из поклонников, – чувствовалась живая, всепримиряющая вера в Россию, в революцию, в справедливый мир и даже в возможность наступления. Главным же образом чувствовалась святая, но и наивная русско-либеральная вера в слово, в возможность все разъяснить, всех убедить и всех примирить»5.

Керенский никак не мог понять, что политика не ограничивалась интригами и эффектными речами, и тем отличался от своего главного противника.

«Он умел захватить Думу, – писал Ллойд-Джордж, – Совет или толпу на улице и думал, что это все. Настоящий человек – Ленин – не слушал его речей, а если бы и слушал, речи Керенского не произвели на него никакого впечатления. Он презирал людей типа Керенского. Ленин был тоже большой оратор. Но ораторы делятся на 2 категории. Есть ораторы, для которых эффективная речь служит одновременно и целью, и средством, успех такого оратора измеряется его умением нравиться своим слушателям. Но есть и другой тип ораторов. Для них цель в убеждении слушателей, в умении двинуть их на решительную борьбу за те задачи, которые ставит себе оратор. Участь всей большевистской революции решил тот факт, что Керенский метался между этими двумя категориями ораторов, а Ленин принадлежал к ораторам последней категории»6. В немалой степени победа большевиков стала возможной и потому, что оба этих оратора не доверяли генералитету и постоянно ослабляли его, надеясь на собственные силы.

Поначалу Алексеев еще надеялся на наведение порядка в армии и стране и потому предлагал перенести общее наступление на следующий год. Во всяком случае, он считал необходимым воздержаться от активных действий летом 1917 г.: в марте 1917 г. он писал военному министру нового правительства А. И. Гучкову: «Мы приняли на этих конференциях (в Шантильи и Петрограде. – А. О.) известные обязательства, и дело теперь сводится к тому, чтобы с меньшей потерей нашего достоинства перед союзниками или отстрочить принятые обязательства, или совсем уклониться от исполнения их»7. В начале апреля 1917 г. среди офицеров Ставки возникла идея создания «Союза офицеров армии и флота» для того, чтобы организовать офицерский корпус и поставить под контроль формирование возникавших на фронте и в тылу офицерских союзов, часть из которых неизбежно попадала под влияние советов. Верховный главнокомандующий одобрил созыв офицерского съезда, подготовка к которому заняла весь апрель8. Это было время, не дававшее Ставке надежд на лучший вариант развития событий. Попытки введения дисциплины, прежде всего в столице, проваливались одна за другой.

3 (16) апреля 1917 г. Корнилов обратился к жителям города с призывом разоружиться. «В дни нашей великой революции из Петроградского артиллерийского склада было взято около 40 000 3-х линейных винтовок и 30 000 револьверов… 40 000 винтовок – это вооружение больше, чем целого корпуса. Недостаток такого количества оружия тяжело чувствуется войсками»9. Легче войскам не стало, так как никто и не собирался разоружаться, а применение силы в столице было исключено. Стражи завоеваний революции, сидевшие в Петрограде, зорко следили за тем, чтобы не оказаться на фронте. Об их настроениях можно судить по требованиям 1-го пулеметного полка, изложенным в резолюции, принятой 14 (27) апреля – мир без аннексий и контрибуций, ликвидация полиции, отказ от поддержки займов Временного правительства, ликвидация полиции и т. п. Особенно интересно было следующее заявление запасных, не желавших идти на фронт. Оно было обращено к правительству: «Мы хотим знать, за что сражаемся»10.

Видимо, получив ответ на этот вопрос, на следующий день солдаты спешным образом добавили еще два положения в свою резолюцию – передать всю власть Советам и не выводить из Петрограда без их разрешения вплоть до созыва Учредительного собрания ни одну часть. Не были забыты и требования командующего округом: «Мы протестуем против разоружения рабочих (воззвание ген. Корнилова). Не разоружать народ, а вооружать его»11. Следует отметить, что большевики с первых дней революции рассматривали пулеметчиков (поначалу 1-й Ораниенбаумский пулеметный полк– 16 тыс. человек) как свою прочную опору для действий против власти12. При таких обстоятельствах формировать в свободной столице свободной страны части для отправки на фронт не получалось.