— Значит, ее муж живет там?

— Верно.

— Тогда вам надо беспокоиться о нем, а не о ней, — уверенно заявила Кайя. — Она стала другой женщиной, и в ней не узнать ту бедняжку, над которой он измывался, как хотел.

— Мы это учли, — заверила ее Анита. — Скажите, в имени, которое она выбрала, Ева Боль, в нем кроется какая-то символика?

— Для Евы очень многое имело символическое значение, — согласилась Кайя Бакке. — Иногда мы даже шутили по этому поводу. Я говорила, что между именем и фамилией можно поставить запятую — мол, Ева, чувствуешь боль? Она не хотела раздувать собственную ненависть, но довольно часто задумывалась о страданиях, которые переносят женщины. Мне казалось, что она изо всех сил старается отделить себя от истории собственных страданий и обрести новую жизнь. Я надеялась, что она на верном пути, когда получила открытку из Амстердама.

— К сожалению, все вышло иначе, — проговорила Анита Хегг.

Валманн с Энгом вновь сидели в машине — на этот раз в «мондео» Валманна. Они направлялись в Лётен.

По совету Рюстена Валманн настоял, чтобы Энга отправили вместе с ним расследовать дело о поджоге. Вообще-то идея оказалась неплохой. Ясно, что после головомойки, устроенной Моене, Валманн отстраняется от расследования убийств, но не менее ясно и то, что Энгу в следственной группе тоже делать нечего.

Валманн вкратце рассказал Рюстену о последних находках и своих собственных догадках по поводу убийства женщин, а затем они обсудили, насколько серьезна сложившаяся в отделе ситуация. Валманн утверждал, что значение его маленькой «сценки» с Лилиан Петтерсен в баре непомерно преувеличено. Рюстен же сухо возразил, что журналисты смогут вывернуть факты таким образом, что все прежние события покажутся сущими пустяками. Моене вовсе не драматизировала, описывая последствия того, что произойдет, если станет известно о довольно сомнительных отношениях между ведущими следователями и проституткой, одной из главных свидетельниц, которая впоследствии тоже стала жертвой. Такой лакомый кусочек газетчики будут пережевывать на протяжении нескольких недель. И здесь рисковать нельзя.

Дорога от Хамара до Лётена занимает всего двадцать минут.

Они молча проехали мимо магазинов Окерсвика, по деревеньке Ридабю и через перекресток в Торсхове, где большой автомобильный центр, состоящий из автомастерской, салона и сервисного центра, разросся настолько, что теперь его пропахший маслом асфальт стал неотъемлемой частью пейзажа. Оттуда они выехали на трассу 25, ведущую к Лётену и Эльверуму. Вдоль нее на припорошенной снегом равнине теснились сельские домики, а на перекрестке в Онестаде начиналась непроходимая хвойная тайга, наверняка тянущаяся до самого Владивостока.

Будь погода более рождественской, практически любую деталь, которую Валманн видел в окно, можно было запросто поместить на старомодную рождественскую открытку. Однако декабрьские морозы еще не ударили, и из-за оттепели обычный в это время года зимний пейзаж представлял собой скелеты деревьев с голыми торчащими ветками, влажные дорожки перед домами и разбитые сельские тропинки, на которых виднелись следы трактора, оставшиеся с осени. Видно, здесь Рождества еще не ждали.

В «мондео» тоже было невесело.

— Вот и приехали, — проговорил Валманн, просто чтобы не молчать. Вдали, над пологим склоном виднелась труба старого «Спиртового завода Лёйтен».

— Тебе виднее, — в голосе Энга тоже не слышалось радости.

— Вон пожарная труба.

— Ясно.

— А свечная фабрика расположена в том же здании.

— Пожар на свечной фабрике в здании спиртового завода… — В тоне Энга послышались шутливые нотки.

— Это нам рождественский подарок от коллег. Прямо «киндер-сюрприз».

За последнюю неделю в участке постоянно шутили по поводу пожара на свечной фабрике.

Обстановка немного разрядилась.

— Знаешь, Валманн, а я уж думал, что ты завезешь меня подальше в лесную чащу.

— Правда? — Валманну было интересно, что же последует.

— Ну, чтобы пристрелить.

Вот она, начинка «киндер-сюрприза». Ведь они поехали сюда именно для того, чтобы выяснить отношения.

— Ты что, хочешь об этом поговорить? — Валманн, не отрываясь, смотрел на дорогу и лишь сильнее сжал руль. Обледеневший асфальт был покрыт слякотью.

— А есть о чем разговаривать?

— Ты так не считаешь?

— Нет… Не знаю… Ну, вроде, что было — то было.

— То есть подставлять коллегу — это, по-твоему, нормально?

— Валманн, вопрос стоял так: либо ты, либо я. Ясно тебе? Я просто тебя опередил. — Выпрямившись, Энг пытался казаться спокойным, но получалось у него плохо.

— Должно быть так: и ты, и я. Ты что, этого не понимаешь? — Свернув на автобусную остановку, Валманн остановил машину.

— Я давно это про тебя узнал, — как бы между прочим бросил Энг, но по его быстрому взгляду было ясно, что он хочет выйти победителем.

— Даже не сомневаюсь, каким именно образом ты узнал. Черт, я поднял пьяную девку и случайно задел ее сиську! Только и всего.

— Ты ее прижал к стенке и начал щупать. Вот что мне рассказали.

— Не знаю, что тебе рассказала она, но на самом деле она повисла у меня на шее, причем довольно нагло. Развлекаться я с ней и не собирался, но она отказов не принимала. Поэтому в конце концов мне пришлось просто оттолкнуть ее. Но ты сам-то, Энг, ты же трахался с ней — ты сам же мне сказал вчера вечером! Забыл?

— Но я не применял насилия.

— Нет, ты просто платил ей. Наверное, даже Моене поняла бы разницу!

Валманн не стал выключать «дворники», и теперь в машине были слышны лишь их ровные щелчки. Дождя не было, но из-за влажности на стекле появлялась тонкая пелена. Валманн все еще держался за руль. В голове эхом отдавался его собственный голос. Он старался успокоиться. Не важно, что произойдет дальше, главное — не раздувать ссоры и говорить спокойно. Но он готов был вот-вот забыть обо всех этих намерениях.

— И что, по-твоему, теперь будет?

Если Валманн боролся с чувствами, то Энг, похоже, совсем скис. Отвернувшись, он недовольно смотрел в окно на серое поле и черный мокрый еловый лес вдали.

— Я собираюсь написать отчет. Изложу собственную версию случившегося в тот вечер — ведь сейчас Моене верит в те глупости, что ты ей наговорил. И, мягко говоря, кое-что надо бы слегка уточнить. И пусть она сама решает, какие последствия для меня это повлечет.

— Хочешь сказать, что обо мне не упомянешь?

— Энг, черт тебя возьми, мы же не в детском садике! Ты наябедничал, значит, и я на тебя наябедничаю — так, что ли? Нас обоих отстранили от дела. И это решение — единственное правильное. Если хочешь сам пойти к Моене и признаться, то — вперед, я тебя отговаривать не стану. Думаю, когда Моене успокоится и изучит факты, то обойдется без последствий. Правда, с твоими развлечениями в свободное от работы время ей будет сложнее примириться.