дневник жертвы, не запись действий, совершённых маньяком, обитающим в соседней комнате, не оголённые фантазии измученного, исстрадавшегося, свихнувшегося от боли человека, а холодная расчётливая хроника запланированного убийства. Убийства, написанного рукой убийцы.

Теперь слова, которые я читала, заиграли другими смыслами. Порвать, порвать тетрадь, не прикасаться к ней, она чумная, заразная!

Но было там, в этой тетради, что-то ещё… Что-то знакомое… «…Если в счёте не будет нечётных цифр…»

…И словно факирским огненным плевком вспыхнула в памяти задачка из школьной городской олимпиады по математике: «Найти максимальное количество последовательных трёхзначных чисел, в записи каждого из которых есть хотя бы одна нечётная цифра»… Девочка, сидящая рядом… Это была единственная олимпиада, где все сидели по двое за столами, а не по одиночке, как обычно: не хватало мест. Моя удивительная соседка! Огромные глаза, заколка с кошачьей мордой, тонкая белая кожа, синий свитер. Чудо-ребёнок, вундеркинд, нашедший решение молниеносно, так же, как и я, – без объяснений, без логики. Через пять секунд после того, как перед нами положили листы с задачами, даже, кажется, не успев прочитать задание до конца, мы синхронно написали «111».

– Ты уже знаешь эту задачу? – шёпотом спросила девочка.

Я отрицательно покачала головой, наши глаза встретились, и от соприкосновения тайны – той тайны, которая нас на миг соединила, мы улыбнулись друг другу. Так улыбаются посвящённые – те, кого допустили за священный полог сокровенного обряда. Обряда, недоступного простым смертным. Ритуального. Страшного.

Мы ответили на все вопросы теста за двадцать минут, сдали листы и вышли в коридор. И уже там расхохотались в голос, как будто обманули их всех.

– Как ты это делаешь? – спросила я.

Она пожала плечами.

– Вундеркинд?

– Типа того…

Я готова была броситься и обнять её, как сестру, с которой разлучили в детстве. Но она сухо попрощалась и побежала по лестнице: её ждали мрачного вида родители, недоверчиво зыркнувшие на меня. Больше я эту чудо-девочку не видела.

Я отодрала с тетрадной обложки открытку и увидела подпись «К. В.». Рядом с инициалами расплывался маленький смайлик с кошачьим оскалом.

Катя Верещагина. Девочка моего биовида.

Меня колотило, но подняться с пола не было сил.

Катя, Катя, что с тобой произошло? Что стало триггером, заставившим тебя съехать с катушек? Или это удел всех вундеркиндов? Может быть, это и мой удел? И я тоже сумасшедшая? Математические задачи на теле живого человека… Ты предлагаешь мне отгадки или путаешь меня, ведьма?

Я встряхнула головой, захлопнула тетрадь и засунула её обратно в простенок. Руки и ноги не слушались, я с усилием поднялась с пола, набросила на себя полотенце. Краем глаза я видела, что тело моё немного окрасилось в цвет загара, и на белом полотенце тоже остались следы, как от краски. Я быстрыми движениями начала вытирать волосы… и вдруг почувствовала холод у щиколоток. Как будто ветерок подул. Я оглянулась. Осмотрелась. Вышла в комнату, втайне надеясь, что Мирон забыл закрыть дверь. Но нет, не забыл.

Я вернулась в ванную и снова ощутила небольшой сквознячок. Сомнений быть не могло, тянуло из щели в дверце шкафа. Я толкнула створки, хотя уже и безуспешно пробовала открыть их несколько дней назад.

Шкаф не поддался. Я опустилась на колени и приложила щёку к щели: дуло именно оттуда.

Это был не шкаф! Это была дверь!

11

– Почему ты не надела платье!!! – Он сказал это шёпотом, но как будто заорал. – Я же приготовил его специально для тебя!

Я сидела на кровати в своей зелёной футболке и чёрном комбинезоне. Вязаное белое платье так и лежало нетронутое.

– Я тоже хочу поиграть. Ведь ты не против? Ты сам говорил.

Зверь поставил поднос с ужином на тумбочку, сел на единственный табурет. «Хорошо, хоть не на кровать», – подумала я. Каждый сантиметр его близости ко мне приносил отвращение и ужас.

За то время пока Мирона не было, я успела немного раскачать петли двери-шкафа: они были старыми, ржавыми и, в сравнении с двойным замком входной двери в мою каморку, конечно, более хилыми. Недоставало инструмента – любого, даже плохенького, и я отодрала ручку вентиля от котла, поранив ладонь в кровь о резьбу. Ручка была изогнута буквой «Г», и это помогло подцепить одну из дверных петель. Я старалась работать бесшумно, насколько это было возможно. Помогала громко включённая музыка где-то в глубине дома, и теплилась надежда, что Мирон ничего не услышит.

Мне не хватило совсем чуть-чуть времени, чтобы поддеть петлю. Совсем чуть-чуть.

– Ну, и в чём суть твой игры? – Он вытащил телефон и положил на поднос.

Я сжала пальцы в кулак, чтобы он не заметил рану на ладони. Никакую игру я не успела придумать, просто на уровне интуиции понимала, что, скажи я так, – и получится немного отвлечь Мирона, увести его в сторону, переключить внимание с платья на хотя бы минутный разговор и тем самым оттянуть начало пытки и собственную смерть. К тому же, я цепенела от мысли, что это платье могло принадлежать той самой Катерине, которая умудрилась из просто нездорового человека сделать абсолютного инвалида.

– Погоди, не торопи, – я постаралась загадочно улыбнуться, хотя улыбка наверняка получилась вымученной, – всему своё время.

Он принял игру. Ощерился. Придвинул табурет ближе к кровати и сел. Я взглянула на поднос. На нём стояла тарелка с ломтями копчёной курицы и греческим салатом и открытая бутылка красного вина. Рядом лежала какая-то жёлтая коробка типа бутербродницы и пластиковые приборы. Две старые, со сколом, чашки, вероятно, должны были сыграть роль бокалов. Я схватила бутылку и мгновенно налила в чашки вина – только, чтобы закрыть их донышко. Мирон молча наблюдал за мной.

Взглянув на курицу, я почувствовала зверский аппетит. Почему бы, и правда, не поесть…

– Напоследок… – докончил мою мысль Зверь.

Он взял телефон, выбрал плейлист и включил музыку. Послышалась оркестровая увертюра.

– Гайдн. – Мирон прикрыл глаза. – В его музыке есть божественная геометрия. Я всегда в особые дни включаю этот диск. А сегодня особый день, Машенька.

Когда тарелка опустела, кончилась и музыка, оценить красоту которой в подобных обстоятельствах я так и не смогла. Мирон снова включил ту же симфонию.

– Кода. Ты должна понять коду Гайдна. Тогда ты поймёшь меня.

Но я не понимала, не слышала эту коду.

Мирон почти не пил, лишь настаивал, чтобы пила я. Но мне было важно оставаться трезвой, я лишь чуть пригубила из чашки.

– Пей, – властно сказал Мирон. – Вино – дополнительная анестезия.

Дополнительная анестезия… Значит, боль будет такой,