Плавящееся в светозерском небе солнце окончательно исчезло, оставив тревожный багряный след на темнеющем горизонте. Сразу, почти без перехода наступил вечер.

Надя вышла из дверей особняка, в котором располагалась библиотека, стала запирать на ключ входную дверь.

Кто-то осторожно дотронулся сзади до её плеча.

Она испуганно обернулась, но тут же радостно ахнула, окинула смотрящего на неё мужчину сияющим взглядом.

— Я вернулся, Надь, — улыбаясь, сказал Михаил.

Больше он ничего не успел сказать, она повисла у него на шее, покрывала поцелуями его лицо, все эти дни и ночи непреходяще стоявшее у неё перед глазами.

Теперь не могло быть и речи теперь, что Надя с Алёшей поедут в Дарьино, об этом старались вообще не говорить.

Да и сам Алёша, надо сказать, живущий в своём детском мире, то ли каким-то непостижимым образом понял что-то, то ли просто постепенно потерял интерес к поездке. Во всяком случае, он совсем перестал спрашивать, когда же, наконец, они отправятся к тёте Вере.

Впрочем, о Вере по негласной договорённости Надя и Миша при встречах почти не упоминали, хотя оба думали о ней постоянно.

За лето ему удалось приехать в город ещё только один разок, но зато осень оказалась на редкость удачной. Осенью они виделись часто, аж четыре раза, и ещё трижды зимой.

Жили этими встречами, ждали их с нетерпением долгие недели, потом внезапно обрушивались на них два-три невероятно счастливых денька, они наслаждались ими в полной мере и опять прощались на неопределённое время, не в силах принять никаких решений.

Да, собственно, что можно решить?! Вместе они жить не могли, нельзя было даже помыслить, чтобы нанести такой удар Вере, Михаил об этом и не заикался. Но и расстаться окончательно у них не хватало сил. Пробовали пару раз, однако ничего не вышло, при первой же возможности он опять приехал, всё началось снова.

К тому же Михаил всё больше привязывался к мальчику, тосковал по нёму, заранее продумывал ставшие традиционными подарки. И Алёша отвечал ему тем же, тоже постоянно ждал его приездов, бросался к нему на шею с радостным криком.

Так и тянулось от раза к разу.

Жизнь между тем шла вперёд, но что-то всё время неуловимо и нехорошо менялось в этом её беспрестанном движении.

Так, скажем, вдруг отменили выходной на День Победы, Михаил очень рассчитывал на него, девятое мая в этом году выпадало на пятницу, он собирался уехать на четыре дня, прихватив четверг. А оказалось, что уже ничего не празднуется, как раньше, ни салютов, ни фейерверков, никаких таких торжественных заседаний больше не будет.

На вопрос Михаила, как же так, зазря, что ли, воевали, кровь свою проливали, приехавший из Светозерска партначальник пояснил, что вы, мол, мужики, больно заноситься стали, одёрнуть вас надобно.

Михаил ещё хотел кое о чём спросить, распирало его, но увидел, что Глеб Кондратов еле заметно повёл глазами, понял, что может только хуже сделать, ещё не дай бог заберут его, вообще тогда Надю не увидит, и перетерпел, смолчал. Решил, что раз праздников лишили, то непременно выберется в город раньше, ещё до майских, обязательно изыщет возможность.

С Верой отношения постепенно выровнялись, претензий он ей больше никаких не предъявлял, но и прежняя близость никогда уже не вернулась. Спали они по отдельности, разговаривали между собой немного, родственно соседствовали, по выражению Михаила.

Вера чувствовала, что с мужем что-то происходит, видела, что возвращается он из командировки совсем другим. Но вопросов не задавала, не хотела нарываться на грубый ответ, а ещё пуще страшилась узнать правду, убедиться в том, что смутные её подозрения имеют под собой реальную основу, и придётся тогда с этой новой реальностью разбираться, то бишь предпринимать какие-то действия. А она отнюдь не была уверена, что способна на это, сможет совладать со всем, вовсе не чувствовала в себе прежних сил, помогавших ей когда-то переживать самые тяжёлые жизненные ситуации.

Она ещё как-то держалась после смерти Наташи, цеплялась в тот период за надежду разыскать и вернуть мужа. Возвращение же Михаила, вернее, его отторжение от неё, невозможность восстановить их нормальную семейную жизнь понемногу день за днём, капля за каплей, подтачивали её природное жизнелюбие, высасывали когда-то радостную, казавшуюся нескончаемой энергию, превращали её в старую женщину с ещё пока молодым лицом.

Единственное, что теперь поддерживало Веру, были интернатовские дети, ощущение полезности, даже необходимости им.

Однажды, в апреле сорок седьмого, когда всё снова стало зеленеть, набухать и весенние запахи с невероятной остротой вливались в дом сквозь наконец-то открытое на ночь окно, Михаил и Вера, погасив свет, лежали в своих постелях в разных сторонах комнаты. Каждый делал вид, что спит.

— Слышь, Вер? — негромко раздалось в темноте. — Ты спишь, нет?

— Что, Миш? — не сразу откликнулась она.

Ничего хорошего от разговора Вера всё равно не ждала, проще было притвориться спящей, тем более что устала она сегодня смертельно. Но всё же не решилась на это, отозвалась.

— Я тебе забыл сказать, — зевнув, произнёс он. — Я завтра в город уезжаю.

— Как, опять? — не удержалась Вера.

На душе тут же стало скверно, щемяще-тоскливо. Недаром она не хотела отвечать.

— Что значит «опять»? — возмутился из своего угла Михаил. — Надо — значит, надо!

Эти слова он произнёс искренне, с чувством. Он не видел Надю и Алёшу вот уже три недели и не мог дождаться новой оказии, считал дни.

— Сколько можно туда мотаться? — в сердцах произнесла Вера. — Ты же только в марте был. Почти неделю…

— Не неделю, а четыре дня! — перебил он. — А ты чего, следишь за мной?

Она ничего не ответила, это был вызов, а ей совсем не хотелось доводить разговор до скандала.

— Сколько нужно, столько и езжу, — примиряюще объявил Михаил. — Я ж не для себя стараюсь… Мне со склада надо насосы получить. И двигатель новый для Гришки надо выбить. Посевная на носу… Ты лучше своим интернатом занимайся, а в мои дела не лезь! Спи!

Вера услышала, как сердито заскрипела его кровать, он отворачивался к стенке.

Потом всё затихло.

Она долго лежала с открытыми глазами, раздумывала над его словами. Почему он спросил, не следит ли она за ним?..

Значит, есть за чем следить?

Чего он так испугался?..

К утру она всё решила.

Больше так жить невозможно. Это всё равно какое-то медленное умирание, а не жизнь. Но для того чтобы понять, как её можно изменить, она должна точно выяснить, что происходит.