«А я еще боялся, что он предаст меня! Этот полоумный старик, на которого никто не обратил бы внимания!»

Реубени опускает голову, словно склоняясь перед высшей силой. Желтые искры сверкают в его глазах, морщится складка у губ, словно закрывая, запечатывая углы рта. Он выходит один. Ученики, к которым присоединяется Тувия, идут далеко позади.

Как мало отделяет нас от преступления безмерного и бессмысленного. А тут еще болтают, что можно ограничить грех! Достаточно одного шага — и мы в его власти.

26 февраля 1525 года в Рим пришли первые вести о сражении под Падуей. Король французский в плену, армия его разбита! Немцы и испанцы стали господами Италии. За несколько часов окончательно и навсегда решился исход кампании, которая тянулась годами, с переменным успехом.

Известие подтвердилось. Неистовее, чем когда-либо, раздавался на улицах Рима радостный клич гибеллинов: «Да здравствует империя! Да здравствует Испания! Да здравствует Колонна!» Папа и его окружающие сначала не могли поверить, что наступил великий час, которого они давно ожидали, час победы или гибели. Но и теперь еще Климент не мог принять решения. Он сам не знал, чего он ждет. Но он ждал. «Папа словно омертвел», — доносил венецианский посол своему правительству.

Но для планов Реубени наступил благоприятный момент. Преобладающее положение императора было так прочно, что нельзя было отдавать в его руки и в распоряжение его инквизиции еще и Португалию. Те, кто в римской курии поощрял миссию Реубени, внезапно взяли верх и от посла Португалии с большей настойчивостью, нежели раньше, потребовали выдачи паспортов и сопроводительных грамот.

Реубени сам словно пробудился от крепкого сна. Он пришел к убеждению, что был слишком снисходителен к себе. Какое право имел он ограничиваться только применением благородных и чистых средств? Почему не использовать одновременно и более грубое, менее достойное оружие, раз на карту поставлено все, раз его попытка так невероятна — так блестяща, в случае удачи, и так жалка в своем обмане, в случае, если она преждевременно сорвется! Почва, по которой он шел, могла в любой момент разверзнуться и поглотить его.

А между тем…

…Общение с самыми привлекательными в духовном отношении, с самыми влиятельными людьми мирового города первоначально, конечно, служило ему только средством, чтобы ускорить осуществление его плана, но что, если приятность этого общения постепенно заманивала его, отвлекала от его задачи! Эта мысль пугала его. Он обвинял себя в медлительности, в мягкотелости. Не было такого низменного средства, которым он был бы вправе пренебрегать. Не следовало пренебрегать и планом Дины, предложившей позорный подкуп, стародавнее хитростное попрошайничество, которое применял староста пражской общины Элия Мунка, когда этого требовало бедственное положение общины.

Сар решительно стряхнул с себя бездеятельность. Раньше он сам не сознавал ее. Он почувствовал ее только потом, все равно как иногда утром с неприятным ощущением вспоминаешь о сне, который видел ночью. Но теперь, с наступлением дня, ему улыбалось счастье в своих непостижимых сочетаниях. Уже битва под Падуей резко изменила положение. А теперь, в дополнение к этому, благодаря случайным обстоятельствам, на которые Реубени не мог оказать ни малейшего влияния, был отозван строгий дон Мигуэль, и его место занял другой посланник, который легкомысленно относился ко всему этому делу и думал не столько о возможности бунта со стороны маранов, сколько о том, как услужить некоторым монсиньорам, которые обратились к нему с просьбой о содействии. А эти монсиньоры получили деньги, переданные им старостою Обадией де Сфорно через надежных посредников. Реубени получил эти суммы от Сфорно благодаря Дине, предложение которой он еще недавно пренебрежительно отверг.

Ей он ничего не объяснил. Сказал только, что теперь он принимает ее предложение.

Девушка повиновалась робко и почтительно.

Пути, которые вели к цели, действительно были запутаны и в достаточной мере нечисты.

Реубени теперь очень быстро получил паспорта для себя и для своей свиты. И не только паспорта, но и пригласительное письмо португальского короля, написанное в очень сердечном тоне, причем король выражал свою радость по поводу того, что он может приветствовать у себя знаменитого еврейского посла. Оказалось, что это письмо уже несколько месяцев как лежало в посольстве. Дон Мигуэль по собственному произволу не отдавал его сару.

На прощальной аудиенции папа подарил ему платье из красной парчи, вытканной в Дамаске.

— Будь силен и мужествен, — сказал ему слабый и робкий Климент, словно поручал ему дело, которое считал для себя непосильным. — Не бойся ничего, Бог с тобой.

Реубени взглянул на Лаокоона. Змеи не казались ему такими страшными, как раньше.

Вскоре парусник «Царь Иосиф» отплыл в море под звуки труб. Рядом с белым знаменем с четырьмя золотыми буквами развевались знамена двенадцати колен, пожертвованные синьорой Абрабанель.

Многие знатные римские евреи провожали сара. Поехали вместе с ним через Витербо, Сиену и Пизу. Они стояли на пристани в Ливорно и глядели вслед уходившему кораблю.

Среди них и даже во всей Италии не было, за исключением Мантино и немногих его приверженцев, ни одного еврея, которому бы не казалось, что этот парус, слившийся на горизонте с серым небесным сводом, несет с собою все надежды Израиля.

Сантарем.

Перед окнами Реубени расстилался старый город, расположенный на горе и увенчанный Алькасабой, полуразрушенным мавританским замком.

Из дворца тамплиеров, в котором поселил его король Иоанн, cap видит с левой стороны расстилающуюся плодородную равнину, через которую широкой золотой лентой протекает река Тежо. Холмы на берегах реки покрыты тысячами оливковых деревьев, словно зеленовато-золотистым дымком. Ветер, доносившийся сюда с моря, никогда не дает покоя этим деревьям. Каждый раз, когда он с силой набегает на них, их узкие листья сверкают серебром.

Медленно плывут плоскодонные парусники вниз по Тежо, осторожно минуя песочные отмели, которых так много на реке.

Горячее осеннее солнце сияет на красных кирпичных крышах, купающихся в охлаждающейся тени фруктовых садов и кипарисовых рощ.

Даже перед этим очаровательным, полным внутренней мелодии ландшафтом для Реубени нет покоя. Он сидит за письменным столом, у открытого окна, и не поднимает головы, ни на минуту не порадуется окружающему его пышному великолепию. Он лихорадочно работает. Уже целых три дня, почти не оставляя времени для сна. В этот вечер он должен окончить записку, которую просил его составить португальский король, когда давал ему первую аудиенцию.

На всех креслах и подушках вокруг письменного стола разбросаны его путевые заметки. Реубени хватается то за один, то за другой лист.

План, который он изложил на аудиенции и который он теперь основательно разрабатывает при помощи заметок, составленных в годы путешествий, сводится в основных чертах к следующему.