– Эй, – прошептала Тара и положила руку на спину Реджи. – Я знаю, каково тебе сейчас.

– Чушь собачья! – прошипела Реджи. Она приподняла голову и поглядела на их отражения в зеркале. Девчонка с худым лицом, больше похожая на парня. Она забыла надеть фальшивое ухо, и с новой короткой прической отсутствие уха бросалось в глаза, отчего она выглядела уродливо перекошенной. А Тара… Тара выглядела как прекрасная актриса, только что со съемочной площадки кинофильма о вампирах.

– Иногда нам достается слишком сильно, понимаешь? – сказала Тара. – Все эти проклятые мысли, которые кружатся в голове и не дают покоя. Люди пытаются говорить со мной, но они как будто находятся под водой и понятия не имеют, о чем речь. Я слышу голоса мертвых женщин, которые шепчут мне, а потом моя мать вопит, чтобы я убралась у себя в комнате, и говорит, что если бы я не была такой тупой и ленивой, то отец никогда бы не бросил нас. – У Тары задрожал подбородок, но она села и выпрямила спину, оказавшись еще ближе. Когда она снова заговорила, ее голос был тихим и спокойным. – Иногда мне кажется, что я взорвусь, если не смогу замедлить все эти мысли и голоса, удержать их под контролем.

Реджи смотрела на себя в зеркало, хлюпая носом; слезы и сопли капали с ее лица.

– Но я узнала секрет, – с проказливой улыбкой продолжала Тара. – Я могу остановить их прямо сейчас. Мы обе можем.

Реджи уселась перед зеркалом и посмотрела, как Тара запустила руку в свою черную сумочку и достала серебристую шкатулку, где хранилось бритвенное лезвие, завернутое в ткань, словно крошечный подарок. Тара протянула шкатулку подруге и выжидающе посмотрела на нее.

Реджи взяла бритву и быстро закатала штанину тренировочных брюк. Потом она остановилась и посмотрела на Тару.

– Это так хорошо, – сказала Тара и наклонилась вперед. Она немного дрожала, глядя на чистую кожу на икре Реджи. Тара выглядела такой поразительной, такой бледной и сияющей, словно ее собственная кожа была соткана из лунного света.

– Сделай это сама, – предложила Реджи и протянула бритву. Тара благодарно вздохнула, словно маленькая девочка, только что получившая желанный подарок на Рождество.

Она взяла бритву и поднесла лезвие к коже Реджи, драматически затягивая последний момент. Дыхание Тары участилось и стало неровным. Она медленно опустила лезвие, лаская кожу, а не прорывая ее.

– Пожалуйста, – попросила Реджи, и Тара резко вонзила бритву, заставив подругу вскрикнуть. Потом Тара издала мычащий звук и прикоснулась пальцем к раскрытому порезу, отчего Реджи болезненно поморщилась. Порез был глубоким и кровоточил сильнее, чем маленькие пробные ранки, нанесенные Реджи. Она позволила боли волной нахлынуть на себя и как будто слилась с ней.

Больше не было Нептуна, не было пропавшей матери, не было Чарли и Лорен или жуткой комнатушки в мотеле «У аэропорта».

Осталась лишь сама Реджи и Тара, чьи пальцы были липкими от ее крови; теперь обе чувствовали себя неуязвимыми.

– Вот черт! – воскликнула Реджи, когда лезвие канцелярского ножа впилось в кончик ее большого пальца. Кровь пролилась на кусок гипсокартона, который резала Реджи, и создала нечто вроде теста Роршаха, который сначала был похож на божью коровку, а потом, когда кровь расползлась дальше, стал напоминать омара. На долю секунды Реджи вернулась в свое старое тело и позволила себе получить извращенное наслаждение от боли, раствориться в ней с мыслью о том, что это сделает ее более могущественной.

– Идиотка, – пробормотала Реджи и направилась к кухонной раковине, чтобы промыть порез. Посмотрев в окно над раковиной, Реджи увидела передвижную станцию с тарелкой спутниковой антенны, стоявшую в начале подъездной дорожки. Оттуда шел человек с тяжелой камерой на плече. За ним следовала женщина с безупречной прической и толстым слоем косметики на лице. Журналисты продолжали приезжать, снимать дом во всех ракурсах и стучаться в дверь, которую Реджи и Лорен никогда не открывали. Телефон разрывался от звонков, но они воспользовались автоответчиком.

Реджи задернула занавеску и осмотрела большой палец.

Обычно она была осторожна и тщательно следила за безопасностью. К счастью, порез был неглубоким.

У нее до сих пор оставался шрам от бритвы Тары: тонкая линия на задней части икры. Другие люди замечали ее и иногда задавали вопросы (Реджи каждый раз говорила, что неудачно упала с велосипеда). Были и другие шрамы на руках и ногах – более тонкие и незаметные. Призрачные шрамы, которые она замечала лишь время от времени.

Реджи продолжала резать себя до окончания средней школы. Она делала это тайно, как некоторые другие девушки, нюхавшие кокаин или делавшие минет незнакомым мужчинам. Это было болезненное пристрастие почти наркотической силы. Потребность ощущать контроль, фокусировать свой разум, когда он выписывал безумные и бессмысленные петли. Лишь когда она уехала из дома, смогла прекратить это: в Род-Айленде она начала новую жизнь и чувствовала себя другим человеком, девушкой без прошлого.

И вот теперь она вернулась к тому, с чего начинала. Ее кожа зудела от старых, знакомых впечатлений, желание сделать порез было очень сильным. И канцелярский нож как раз лежал рядом. Было так просто взять его, провести лезвием по коже…

Реджи завернула кран и прижала к большому пальцу бумажное полотенце, когда в кармане ее джинсов завибрировал мобильный телефон. Она достала его: снова звонил Лен.

Реджи ответила на звонок.

– Привет, – сказала она.

– Реджи? О господи, я весь извелся от беспокойства! Почему ты не позвонила? Ты не получала мои сообщения?

– Извини, но тут все развивалось в безумном темпе. Я собиралась позвонить, но не…

– Ты вернулась домой, да? Обратно, в Брайтон-Фоллс?

– Да, – ответила она. Из ранки на большом пальце продолжала сочиться кровь. Реджи потянулась за новым бумажным полотенцем и зажала порез указательным пальцем. – Лен?

– Да?

– Я могу тебе кое-что рассказать? Что-то, о чем я никому не рассказывала?

– Ну конечно.

Реджи собралась с силами. Ей хотелось отступить и придумать какую-нибудь новую ложь, но она уже зашла слишком далеко. Если она расскажет, секрет выйдет наружу и больше не будет обладать прежней властью над ней. Может быть, тогда ее кожа перестанет зудеть, и она больше не будет с тайной тоской смотреть на лезвие канцелярского ножа.

– Когда я была девочкой, резала себя бритвой. Специально.

– Понятно, – ровным, спокойным голосом отозвался он.

– Я пользовалась опасной бритвой и никогда не резала глубоко, только для боли, чтобы пошла кровь. Я начала примерно в то время, когда заварилась эта каша с Нептуном. Когда все начало разваливаться, когда вокруг были один лишь страх и насилие. Порезы давали ощущение порядка. Спокойствия.