Элледок чувствовал себя совершенно вымотанным: в течение одного дня ему пришлось переделать программы, меню и состав концертов, спеть «Лунный свет» заместителю директора компании, и тут еще выяснилось, что у него дивный тембр…

– Да, конечно, у меня еще и тембр! – громовым голосом воскликнул капитан. И, обратившись к Чарли, продолжал: – Сегодняшний день прошел исключительно тяжело, старина…

И, провожаемый взглядом Чарли и Эдмы, он, сгорбившись, двинулся к двери, но тут же повернулся к ним, бледный и взволнованный:

– О господи! А еще эти умники, которых хочет пруссак!

– Какие еще умники? – удивился Чарли и машинально положил довольно тяжелые пакеты с покупками на священный и неприкосновенный капитанский письменный стол.

Капитан, ошалевший и потому плохо реагирующий на происходящее, окинул святотатственные пакеты тяжелым взглядом и тут сообразил, что майка с короткими рукавами, вышитая на ней стразами огромная рекламная бутылка со средством для снятия макияжа, мягкие туфли с пружинящими подошвами плохо сочетаются с чернильным прибором и бортовыми журналами капитана Элледока. Чарли и Элледок переглянулись: Чарли испуганно, Элледок безразлично. Через пару секунд Элледок смахнул пакеты на ковер, при этим, разумеется, раскрылся пакет с бигуди, и несчастные игрушки розового и зеленого цвета весело покатились по полу под тусклым взглядом Элледока. Капитан поднял глаза.

– Чарли, – проговорил он, – идите и скажите этому Герингу, чтобы он за полчаса добыл этих своих педиков с их дудками и тамтамами. Их прослушают в присутствии мадам Боте-Лебреш. Но только чтобы они не крутили друг с другом амуры, боже упаси! – добавил он.

И он вышел, хлопнув дверью и оставив за собой двоих зрителей, потрясенных тем, что они еще способны чему-то поражаться.

Эдма Боте-Лебреш, придя в себя, осознала, что именно она призвана прослушать двоих уроженцев Монтре, приглашенных Кройце, и вынести суждение на их счет. Просьба Элледока и та торжественность, которой она была обставлена, позабавили ее даже больше, чем его пение, и она отправилась вслед за ним в главный салон, где на эстраде их уже поджидали покровитель и оба его протеже; два пятидесятилетних субъекта, «на которых и поглядеть-то страшно», подумала Эдма, окинув их взглядом: в чересчур длинных шортах, с волосатыми ногами в шерстяных носках, перекрещенных ремешками сандалий. Оба, однако, дали честное слово, что у каждого из них имеется смокинг. Элледок уселся вместе с Кройце на скамеечке, Эдма подошла поближе, желая незаметно проскользнуть мимо, но Элледок вскочил и железной рукой привлек ее к себе, а затем усадил между собой и Кройце. Прежде чем приступить к прослушиванию, Эдма наклонилась к Элледоку и шепнула на ухо:

– Уж больно похожи они на разбойников, а вы как полагаете, капитан?

– Это его дело, – ответил Элледок, кивая в направлении Кройце и сопровождая этот жест малопонятной для Эдмы ухмылкой.

– А почему? – осведомилась Эдма, едва шевеля губами, так как оба ученика уже начали играть согласно распоряжению, которое пролаял Кройце. – Почему?.. – почти неслышно повторила она вопрос, повернувшись к Элледоку.

– Спросите лучше его самого, – ответствовал он.

Эдма прослушала трио Гайдна, исполненное технически безупречно, с благодарностью поздравила торжествующего маэстро и немало подивилась тону, в каком поздравлял его Элледок.

– Так вы полагаете, что ими можно будет заменить Диву? – спросил у Эдмы капитан, когда они, чуть ли не под руку, вышли на палубу.

– Даже не мечтайте, капитан! – заявила она. – Ведь все тут собрались исключительно ради нее. Что касается меня, должна признаться, что в этом году терплю все это с трудом, хотя, конечно, она божественна… У меня от «Нарцисса» иные воспоминания, но у других… Вам следует с нею поговорить, капитан. Или, точнее, вам следует сказать, что ее уже заменили и что она может не беспокоиться и не переживать по этому поводу: Дориаччи охотно уедет, если это вызовет катастрофу, но не в том случае, если ее отъезд будет выглядеть ординарным происшествием.

– Вы так полагаете? – переспросил Элледок, который со временем стал испытывать слепое доверие, инстинктивное, хотя порой и небезопасное, к психологическим «указам» Эдмы Боте-Лебреш.

– Я не просто полагаю, я знаю, – заявила она в ответ повелительным тоном. – Я знаю, поскольку я точно такая же, как она: если мое отсутствие не играет роли, я ни за что не уйду.

Тем не менее Элледок после столь изнурительного дня все еще сомневался, стоит ли ему ввязываться в весьма щекотливую дискуссию с Дориаччи. Эдма нежно взяла его под руку.

– Идите же, – проговорила она, – идите прямо туда. Я, конечно, пройду вместе с вами. А потом вы с удовольствием сможете выкурить очередную трубку, – не удержавшись, добавила она, ведь Элледок выглядел таким комично-смущенным!

Подойдя к каюте Дориаччи, они обнаружили, что их план был неправильным. На их стук никто не отвечал, и Элледок воспользовался служебным ключом, который он всегда имел при себе. Отворяя дверь, они полагали, что входят в пустое помещение, откуда вынесен даже багаж, однако через секунду различили в полумраке Дориаччи, уснувшую прямо в одежде, а рядом с ней – полураздетого молодого человека с великолепным загорелым торсом, с коротко постриженными, чуть вьющимися волосами, лежавшего на краю постели, перпендикулярно к своей любовнице, пристроив голову поверх ее лодыжек. А его длинные ноги свисали на пол, высовываясь из-под простыни.

Элледок, чье целомудрие было уязвлено, покрылся краской, а когда Эдма сказала ему: «Как это прекрасно, не правда ли?», и в голосе ее сквозило уважение, преисполнился смущения и негодования одновременно, сдавленно хихикнул, а про себя с сожалением подумал, что, увы, не внушил Эдме такого же уважения к себе. Его презрительный смешок тотчас же спровоцировал Эдму на очередную нижайшую просьбу угостить ее сигареткой. Элледок отрицательно покачал головой, даже не рассердившись, к величайшему огорчению Эдмы.

– Итак, теперь в вашем распоряжении три музыканта и одно колоратурное сопрано, – мстительно проговорила она, повернувшись и огибая капитана. – Компания «Поттэн» придет в восторг от этих дополнительных аттракционов… Так что нам предстоит услышать, в какой манере сыграют «Лунный свет» на флейте и виолончели.

Чуть позднее Андреа проснулся, обливаясь холодным потом, с рвущимся из груди сердцем, и тут до него дошло, в чем дело: Дориаччи его покидала, Дориаччи его уже покинула, он остался один. В каюте было темно, и он представил себе, как она в эту минуту стоит на перроне вокзала и ждет его. У него перехватило дыхание, сердце замерло, началось легкое головокружение, он бросился на эту вокзальную платформу и… свалился с кровати. С кровати темной и любимой, с кровати опустевшей; однако, падая, он задел рукой мягкое бедро Дориаччи. Несколько мгновений он не мог поверить в ее присутствие. Впервые за всю свою жизнь юный Андреа не верил в свалившееся на него счастье. Он испугался, что сейчас умрет от разрыва сердца, впервые в жизни перепугался, что умирает. В конце концов, чем он рискует, если умрет в тот самый миг, как обнаружит, что Дориаччи больше нет рядом с ним? С этого момента его жизнь все равно стала бы пустой и бесцветной, да и смерть оказалась бы такой же пустой, тоскливой, наводящей скуку на Андреа из Невера. Но теперь, теперь он вновь обрел Дориаччи, которую он целовал сквозь простыни, укрывавшие ее с головой как некая защита, от него, от его жадных губ. И она расхохоталась, а он стал ее дразнить, не дотрагиваясь до нее руками, а взяв простыню в зубы и потянув на себя, точно щенок, чтобы стащить ее с кровати, в то время как Дориаччи продолжала смеяться еще веселей, а потом залаяла своим прелестным, звучным голосом.