«…затем пришел Наполеон. Сам – маленький капрал, но развелся и взял в жены дочь императора. Попомните мои слова, мистер Йервуд, все эти большевики вскоре начнут поступать точно так же…»

«…а почему же англичане так долго не могли одолеть мелких буров? Да из благородства. Возьмут пленных и тут же отпустят, чтоб те хорошенько подумали…»

Добравшись примерно за три часа до нашего места назначения, мы увидели три сарая и обнесенный проволокой загон для скота. Я, признаться, ожидал большего. Ранчо представлялось мне – видимо, под влиянием кинематографа – несколько иначе: как надежные побеленные строения, внутренний двор с необъятным тенистым деревом в центре, стена с балюстрадой, кованые железные ворота, полумрак в комнатах со старинной испанской мебелью, лампада, горящая перед образом Мадонны в стиле барокко, красотки с кнутами и гитарами. Не сказать, что здесь, в Варанане, я ожидал увидеть именно такую картину, но чувствовал, что слово «ранчо» упало в моих глазах.

Мистера Бейна уже дожидались подчиненные: полицейские, возвращающиеся на службу, лесники, ответственные за расчистку дороги; с прошлого приезда у него оставались провизия, упряжь и несколько лошадей. Он решил множество вопросов, и к утру все было готово для нашего отъезда. Сумрачного молодого полицейского по фамилии Прайс приписали ко мне (или меня к нему): он стал моим личным помощником. Йетто старался далеко не отходить, смущенно улыбался и получал одно нарекание за другим. Положение его было неопределенным: отчасти посыльный, отчасти конюх, отчасти повар, отчасти носильщик.

Мистер Йервуд зарезал для нас курицу и, когда мы отужинали, подсел к нам за стол, чтобы хлебнуть нашего рома. Они с мистером Бейном заговорили о животных, и в течение вечера их рассказы становились все менее правдоподобными. Под конец мистер Йервуд принялся описывать некую «морскую обезьяну», которую якобы когда-то видел своими глазами, – огромную, черную как смоль, с оскалом острых зубов; плавала она с головокружительной скоростью и имела привычку таиться на дне, где поджидала купальщиков, утягивала их на глубину и там колошматила о скалы. Аккурат такая судьба постигла одного из приятелей мистера Йервуда: когда тело его всплыло на поверхность, в нем, как выразился мистер Йервуд, все косточки были раздроблены.

Дабы не потерять лицо, мистер Бейн, в свою очередь, припомнил, как однажды вечером, гуляя в районе горы Рораймы, повстречался с двумя недостающими звеньями эволюции: мужчиной и женщиной, чуть больше среднего роста, но согбенных и напоминающих движениями обезьян; голые, покрытые мягким рыжеватым пушком, они с полминуты разглядывали мистера Бейна, затем пробормотали что-то нечленораздельное и ушли обратно в чащобу. На этом тема животных была исчерпана. Часы показывали десять вечера – позднее время для этих мест, так что мы разошлись по своим гамакам, но для отпугивания летучих мышей оставили гореть фонарь.

***

Записывать все ежедневные подробности нашего путешествия до Курупукари было бы чересчур утомительно. Всем заправлял мистер Бейн, я же просто держался рядом; после остановки на ранчо мы были в пути еще шесть суток, проезжая в среднем по пятнадцать миль в день. Мистер Бейн не раз объяснял, что сам он в обычных условиях преодолевает это расстояние с одной ночевкой, потому как всю дорогу скачет во весь опор. В пути мы встретили только одну живую душу – индейца, владеющего португальским; тот мягко трусил на своих двоих, направляясь к реке с каким-то малопонятным поручением. Два дня мы ехали лугами, а на третий оказались в прохладе и полумраке лесистых пустошей. Описание зеленой, цвета морских глубин, тени джунглей встречается достаточно часто, но, я считаю, постичь ее невозможно, пока не увидишь своими глазами. Широкая тропа, по которой мы ехали, напоминала английский проулок: с каждой стороны возвышалась протяженная глухая стена леса высотой до полутора сотен футов; на первые двадцать футов от земли поднимался густой подлесок, выше просматривались совершенно голые и строго вертикальные колонны непримечательных стволов, которые переходили в сплошной полог листвы с редкими проблесками солнечного света. Над расчисткой тропы от валежника постоянно трудились рабочие, но тут и там на ней все равно лежали упавшие деревья. В таких случаях обычно прорубался узкий проход через подлесок; тогда нам приходилось спешиваться и вести лошадей под уздцы. Кроме того, через каждые несколько миль дорогу пересекали обмельчавшие речушки, которые удавалось преодолеть вброд. А в сезон дождей, рассказывал мистер Бейн, приходится наводить переправу из поваленного дерева и ползти по нему, удерживая плывущую лошадь под уздцы, переправлять поклажу на другой берег, разгружать и снова навьючивать животных – и так четыре-пять раз на дню. Где-то заболоченные участки тропы целиком покрывали гатью; в других случаях вырубали только подлесок, и деревья оказывались посередине тропы; как-то раз мы подошли к участку, где сожгли девственный лес, а на его месте появилась молодая поросль; земля была засыпана белым песком, который слепил глаза после лесного полумрака и затруднял продвижение лошадей.

Каждый, кто побывал в этих краях, отмечает мнимую пустоту леса. Настоящая жизнь течет на высоте в сотню футов – на верхушках деревьев: именно там буйствуют разнообразные цветы, а также обитают попугаи и обезьяны: приматы нежатся на солнце и спускаются на землю только при ураганном ветре. Порой мы замечали, что тропа усыпана лепестками цветов, которых снизу даже не было видно.

В первый же день в зарослях кустарника мы встретились со змеей. Наших тяжело навьюченных пони примерно на милю опережали мистер Бейн и я. Он делился со мной своим отношением к браку («…кого соединил Бог, да не разлучит человек[141]. Это так. Но скажите мне следующее. Что есть Бог? Бог – это любовь. И если люди разлюбили друг друга…»), как вдруг, натянув поводья, театрально прошептал:

– Стоп. Глядите. Впереди жуткая здоровенная змея. – В ту пору он еще полагал, что моей жизни постоянно угрожает опасность. – Не приближайтесь: она может на вас броситься.

И впрямь: ярдах в двадцати посреди тропы клубком свернулась огромная змея.

– Какой это вид?

– Мне такие еще не попадались. Смотрите, какая жуткая здоровенная башка, – шептал мистер Бейн.

Голова и вправду была очень странной формы, распухшая, коричневая, совершенно не похожая по окрасу на пятнистые кольца. Мистер Бейн спешился, и я тоже. С великой осторожностью, шаг за шагом он приблизился к этой твари. Она не двигалась, и потому, осмелев, он стал бросать в нее щепками. Ни одна не попала в цель. Он подошел еще ближе, настороженно давая мне знак отступить назад. Вдруг змея резко изогнула шею, рыгнула, и мне на миг почудилось, будто у нее отвалилась голова. Вскоре стало ясно, что произошло. Мы потревожили не кого-нибудь, а питона, причем в неподходящий момент – когда он заглатывал крупную жабу. Задние ноги уже исчезли в глотке, туда же медленно всасывалось тело; «жуткая здоровенная башка» оказалась верхней половиной жабьего туловища, торчавшего из змеиной пасти. Питон отвернул свою изящно заостренную морду и скользнул в кусты, а жаба, не выказав ни радости, ни удивления, тяжело заковыляла в сторону и забилась под бревно, чтобы осмыслить этот опыт.