В последний раз Йетто поднимался по тропе в компании ветеринарного инспектора и его жены. В глазах Йетто присутствие дамы придавало особый шик событиям того дня. В целом это была великолепная прогулка – с раскладными походными столами, корзинами для пикника и шейкером для коктейлей. В сопровождении отряда носильщиков они проходили пешком по десять миль в день. Все места, где останавливалась компания, Йетто возводил в ранг священных. «Тут миссис Макдугал подстрелил агути… А вот тут она так устал, что мистер Макдугал снял с ней сапожки… Здесь миссис Макдугал искупался…» Йетто запомнил все ее привычки и предпочтения.

– Миссис Макдугал сильно меня полюбил. Даже один раз фотографировал. Говорит: «Теперь я щелкну Йетто»… сказано – сделано. Доктор Макдугал обещался прислать фотокарточка. Завтра укажу вам то дерево, под который миссис Макдугал меня щелкнул. А как добрались мы до Такамы, говорит: «Не знаю, что б мы делали без Йетто». Моя что угодно сделаю за ради миссис Макдугал!

На третий день после выхода из Курупукари мы перебрались через пересохший ручей и попали в небольшую саванну, которая в честь этого ручья получила название Сурана; там находилась деревня индейцев. В деревне жили весьма развитые представители народности макуши, привыкшие к непосредственной близости нескольких ранчо и оживленной тропы.

В Суране было десятка полтора хижин. Мне навстречу вышел вежливый англоговорящий юноша и показал пустую глинобитную, крытую соломой хижину, где я мог заночевать, а также, в полумиле оттуда, родник, где я мог умыться. Позднее местные женщины вынесли мне в подарок гроздь бананов. Деревня отличалась гостеприимством. Многие жители стянулись на нас поглазеть и побеседовать с моими спутниками.

– Йетто все обожают, – сказал Йетто.

На следующий день мы добрались до Аная, что на краю саванны. После нескольких недель, проведенных в лесной чащобе, где было не повернуться, вид открытой местности произвел на нас невероятное впечатление.

– Этот дом такой полезный для здоровья, – отметил Йетто, – что вы всю ночь дрожать будет.

В тот вечер в доме были и другие постояльцы: например, неприветливый сириец с дряблым белым лицом, совершенно комичный в своем костюме для верховой езды.

– Это очень жестокий человек. Один раз она связывал индейцев и всю ночь избивал, пока мистер Бейн его не остановил.

Предсказание Йетто о полезности этого места попало в точку. После мягких и душных лесных ночей здесь стоял смертельный холод.

На следующий день мы отправились на мучительную верховую прогулку, лишь первую из многих, маячивших впереди. От страшной жары, раскалившей землю, у меня обгорело лицо – не спасла даже широкополая шляпа. Изнеможение оказалось заразным: я чувствовал, как оно исподволь пронизывает меня снизу вверх от спотыкающегося жеребца, а от меня, сверху вниз, пронизывает его. Чтобы конь не сбивался с трота, приходилось его подгонять. Как только он переходил с трусцы на шаг, трупная жесткость седла становилась невыносимой. Но сильнее всего изнуряла жажда. Впоследствии я провел немало более долгих и более жарких дней без воды, но сейчас был первый опыт, да к тому же я еще не успел отвыкнуть от тенистых зарослей и журчания лесных ручьев. Местами хорошо различимая тропа иногда сужалась и терялась среди высохшей осоки; чтобы снова ее отыскать, приходилось долго петлять, теряя время и силы. Часто она разветвлялась на две примерно одинаковые тропки. Таким образом я, должно быть, прошагал вдвое больше нужного и прибыл к месту назначения около пяти часов.

Это ранчо принадлежало человеку по фамилии Кристи. Я знал о нем только то, что мне рассказали накануне вечером: он очень стар и «очень набожен». Меня предупредили, что его вера не позволяет проявлять радушное гостеприимство, вполне естественное для жителей саванны. Он скрепя сердце позволял – а как не позволить? – путникам стреноживать своих лошадей у него в загоне и ночевать у него в пристройке, но на большее рассчитывать не стоило.

Плохая видимость в саванне объясняется обилием курателлы. Низкие кустарники, от шести до десяти футов высотой, растут по всей территории ярдах в двадцати один от другого, иногда плотнее, и с расстояния напоминают рощу, но стоит чуть приблизиться, как становится ясно, что они соседствуют небольшими группами. Кустарники почти не отбрасывают тени: поверхность их листьев с одной стороны очень грубая, и из-за этой особенности они получили свое просторечное название «наждачное дерево». Их древесина хрупкая и не подходит для практических целей. На мой взгляд, единственным положительным качеством этой поросли был элемент неожиданности, который она придавала путешествиям. В некоторых странах цель путешествия видна с самого начала: она неотступно маячит перед тобой, час за часом, миля за милей, оставаясь такой же далекой в полдень, какой была на рассвете; от постоянных попыток ее разглядеть болят глаза. За наждачными деревьями зачастую скрывался от посторонних глаз какой-нибудь домик, чаще всего низкий, серо-коричневый, ничем не отличающийся от других местных домов. Его не видно до тех пор, пока практически не подойдешь вплотную. Часы изнеможения и отчаяния внезапно оборачивались моментом ликования, облегчения и внутреннего восторга, пониманием, что страдания закончились. И лошадь, и я – мы оба пошатывались от усталости, когда неподалеку показался дом индейцев. Затем еще один – несколько женщин у входа на корточках. Они вбежали в дом и спрятались, как только увидели меня на горизонте, но я подъехал к двери и крикнул в темноту, жестами показывая, что хочу пить. Женщины смущенно хихикали, подталкивая друг дружку, и одна из них вынесла мне калебас с холодной водой. Потом я сказал «Кристи»; они повторили «Кристи» и захихикали еще громче. Наконец одна из них вышла и указала мне направление. Еще через двадцать минут я был на ранчо. Оно представляло собой горстку хижин, беспорядочно разбросанных, точно мусор после пикника. Вокруг не было ни души. Я спешился и обошел территорию. Самый большой дом в центре был наполовину недостроен, но рядом с ним стоял еще один, с ветхой соломенной крышей, настежь распахнутый со всех сторон и отличавшийся от остальных построек дощатым полом, на пару футов приподнятым над землей. В гамаке, потягивая холодную воду из носика белого эмалированного чайника, полулежал мистер Кристи.

У него были длинные седые усы и седая курчавая голова, иссушенное солнцем лицо такого же лихорадочно-бледного цвета, как и у большинства колонистов, но безошибочно узнаваемой негритянской фактуры. Чернокожим и даже белым запрещено без особого разрешения селиться на индейских землях, и я узнал, что в течение первых лет десяти его проживания правительство неоднократно пыталось его выселить, но в конце концов Кристи оставили в покое. Я поприветствовал старика и спросил, где можно напоить моего коня. Он мечтательно, немного рассеянно улыбнулся и сказал:

– Я тебя ждал. Мне было видение о том, что ты уже на подходе.

Кристи вылез из гамака, огляделся в поисках обуви, нашел только один башмак и, прихрамывая, подошел, чтобы пожать мне руку.

– Я всегда узнаю нрав любого посетителя по тому, каким он является мне в видениях. Иногда вижу свинью или шакала, но чаще – разъяренного тигра.