— Это точно! Когда не думаешь, так обычно и случается! — хохотнул мой собеседник, обходя телегу, наконец оказываясь со мной лицом к лицу и упираясь взглядом в глянцевую жучиную спину. — Так ты что, новый Смотритель у нас? — изрёк рыжий после минуты внимательного изучения, причём осмотру я подвергся полностью, с головы до ног.

— Да.

— И давно назначен?

— Третий день идёт.

Он присвистнул и виновато почесал пятернёй затылок:

— То-то я не знал… К мамке ходил, уж извини. Болезная она, иной раз без меня и дня прожить не может. А сюда перебираться не желает, мол, если в мужний дом однажды уехала, так до смерти там и останется.

Умилительные подробности чужой жизни. Но мне с них какая польза?

— Так кто ты? Может, объяснишь толком?

— Натти меня кличут. Хожу здесь за домом. — Рыжий подумал и добавил: — Ну и в доме тоже.

Натти. Кажется, я уже слышал это имя. Ну да, Ньяна его называла, правда, без уточнения, кем или чем упомянутый человек приходится мне, как Смотрителю.

— Прислуживаешь?

— Служу.

Обиделся? Занятно. Но с другой стороны, у каждого свой повод для гордости, порой совершенно нелепый. Я, к примеру, не так давно гордился тем, что могу остаться незамеченным, даже если, кроме меня, в ограниченном участке пространства не будет больше ни одной живой души. Гордился, хотя следовало бы ужаснуться подобным собственным талантам.

— И в чём состоит твоя служба?

— Так сказано ж уже.

Ну да, ходить за домом и в доме. Беда только в том, что мы наверняка понимаем одно и то же слово по-разному.

— Поможешь прибрать всё это?

— Отчего не помочь? — Он легко стащил с телеги корзину, в которой глухо постукивали друг по другу глиняные бока винных бутылок. — Куда нести?

Силён, однако. Я бы тоже справился, но отнюдь не настолько ловко.

— В дом куда-нибудь. Не оставлять же на улице?

— А ты мужик хваткий, как я вижу, — хмыкнул рыжий. — Едва только в должность вступил, а снедью и прочим уже до самой осени обзавёлся!

* * *

Может, он был и прав, но телеги я бы разгружал уж точно до лета, если бы был один. А вдвоём работа спорилась куда быстрее: Натти, хотя и слегка прихрамывал, да к тому же двигался размеренно, чуть ли не лениво, ухитрился перенести свёртков и тюков больше, чем я. М-да, сноровка нужна в любом деле. Даже в таком незамысловатом, как переноска грузов.

Задвинув последний мешок в ещё остававшийся пустым кухонный угол, мой неожиданный помощник сел на табурет и с наслаждением вытянул правую ногу. Видимо, сильно натрудил. А мне почему-то стало немного неловко. Вот ведь странно, какая забота хозяину может быть до слуги? Может, всё дело в том, что из нас двоих ни одного хозяина-то и нету?

— Что с ногой?

— Детские проказы. По соседским садам много лазал. У нас тут хоть заборов нет, да ветки у яблонь не любую тушу выдерживают. Вот я и… напоролся. — Он закатал штанину, представляя на обозрение молнии белых шрамов, уходящих из-под колена наверх. — Да всё зажило уж. А тогда страшно смотреть было.

Представляю. Должно быть, вся нога была распорота.

— Нос тогда же свернул?

Натти смешливо засопел:

— Не, то в другом саду дело было.

Продолжать он не стал, только улыбнулся, наверное, вспоминая обстоятельства драки, в которой повредил своё лицо. И вот ведь странно, будь его черты правильными, я бы сказал, что рыжий ничем не выделяется среди своих соотечественников. Средненький был бы такой, неприметный, скучный. А получилось, что изъян, способный изуродовать красивое лицо, придал некрасивому что-то вроде очарования. Интересно, что мне надо сделать с собой, чтобы избавиться от последствий лекала, по которому меня точили пятнадцать лет?

— Камни тоже в дом нести?

Что? Какие камни? Ах, да, вспомнил. Плитки. Вроде тех, что пошли на тропинки, пересекающие Блаженный Дол вдоль и поперёк.

— Я сам, сиди.

— Да мне нетрудно. Ты не смотри, что нога, она давно уже не болит.

— Сиди.

На меня взглянули как на полоумного, но спорить не стали. И слава Божу, потому что не знаю, чем смог бы возразить, если бы рыжий вздумал заупрямиться.

Куски известняка, как и все прочие любезно доставленные мне товары, были отмечены печатками с указанием года, в который покинули каменоломню. И их мне тоже придётся осмотреть? Разве с камнем могли произойти какие-то изменения? Могли, оказывается. Чистота сколов говорила о многом, причём не слишком лестное для хозяина каменного дела.

Снедь тоже хранила свои секреты, не подвело лишь вино: оно было отменным, что в прошлом, что в настоящем. Пожалуй, слишком хорошим даже для столичных трактиров. Его следовало бы подавать в знатных домах, да и то по праздникам. А я смогу пить просто так. Пока не закончатся привезённые бутылки. Эх, люди, люди! Мне и надо было всего по кусочку и по глоточку, а вы решили удержу не знать..

Натти посмотрел, как я отставил в сторону чашку, из которой не сделал и половины глотка, и удивлённо спросил:

— Дурной вкус, что ли?

— Нет, замечательный.

— Так чего ж не пьёшь, а кривишься?

Понятно, он снова обиделся, только теперь уже не за себя, а за весь Дол целиком. Мол, мы тебе самое лучшее от чистого сердца доставили, а ты нос воротишь.

— Мне нужно было только попробовать.

Рыжие брови полезли на лоб:

— А остальное что, выкинешь?

— Зачем? Съем постепенно. И выпью. Не возвращать же?

Он всё равно непонятливо тряхнул головой:

— А зачем пробовал?

Думал, что это поможет выполнить поручение. Нет, кое-что я узнал, и довольно важное, но мне нужно знать больше. Намного больше.

— Скоро будет ярмарка, верно?

— А то! Каждую весну в Гренте бывает.

— И на неё повезут товары со всего Дола?

— Ещё бы не повезти. Товары-то хороши.

Я вздохнул:

— Хороши, спорить не буду. Только вот какая штука… Я должен назначить цены. А как это сделать, чтобы и людей не ввести в разорение, и с торгами не затягивать?

Натти задумчиво обвёл взглядом кухню, заваленную всевозможными съедобными и несъедобными результатами труда дольинских мастеровых людей.

— Вот прежний Смотритель как назначал? Не знаешь?

Рыжий растерянно мотнул подбородком:

— Да никто не знает. Это ж тонкое дело, умное. Сидел да думал. Иной раз в бумажках копался, а иной просто в окно смотрел да улыбался.