Мы тащились вперед. Фургон трясся и дрожал, воздух стал густым и спертым. Внутрь проникали выхлопные газы и запах горячей смолы. Звуки города — гудки, рев двигателей, стук подков, звон трамваев — отлетали от металлических стен фургона, как теннисные мячики, все заглушали низкое гудение двигателя и шуршание шин по гравию.

Время шло. Мы молчали. Потом фургон наконец остановился, и двери распахнулись.

— Выходите! — воскликнул полицейский так бодро, будто мы приехали на приморский курорт.

Я прищурилась, привыкая к свету, потом смогла рассмотреть грязную дорогу и широкое, поросшее травой поле. Сладко пахло жимолостью. Второй фургон остановился рядом, подняв тучу пыли. Девушки кое-как выбрались наружу, Мэйбл вышла последней. Полицейский старался держаться рядом с ней. Пыль лежала на плечах его темно-синей куртки. Вместе со своим коллегой он повел нас к дверям фермерского дома из беленого камня. Я улыбнулась: сестра Гертруда все же отправила меня на ферму! Что по сравнению с этим значили несколько дней в яме? Я победила!

За домом раскинулся луг, поросший пурпурными цветами. Дрожь пробежала по всему телу, когда я поняла, что нас отделяет от остального мира только ряд тощих деревьев, кора которых отставала от стволов, как сухая кожа.

В дверях дома нас встретила крепкая женщина с исчерченным морщинами лицом. Она кивнула полицейским и провела нас через низкий коридор в маленькую пустую комнату с выцветшими розовыми обоями и широкими половицами. Мы стояли там, сбившись в кучу, как скот. Женщина встала в дверях. Ее бурая юбка оседала вокруг ног, напоминая кучу грязи, из которой росло тело.

— Комнату видите? — спросила она, скользя по нам взглядом. — А мебель тут видите? — Ей никто не ответил, и она приложила ладонь к уху и крикнула: — Эй, я вас не слышу! — Раздалось нестройное «нет», и она улыбнулась. — Вот и хорошо. Вы не такие глупые, как вас описали сестры.

Девушки, сложив руки на груди, переминались с ноги на ногу. Этого намека на улыбку хватило бы, чтобы воспламенить самую холодную кровь.

— Мебели тут нет, потому что сидеть вы будете только за едой. Тут вам не каникулы. Поверьте, Вальхалла — не то, что вы себе воображали. Вам будут давать задания. Если работы окажется слишком много — значит, работайте усерднее. Купание — по субботам. В воскресенье стойте на коленях и молитесь. Меня называть мисс Юской. Если вы считаете, что вам пришлось тяжело, — ну так мне было тяжелее. Жалоб не принимаю и накажу любую, кто осмелится хоть чуточку ослушаться. Морщины у меня на лице не от добродушия, и до вашего спасения мне дела нет. Как по мне, вы все попадете в ад, вот и все. Если эти леса соблазняют вас на побег, подумайте как следует. Одна попыталась — и ее съели койоты. Леса ими так и кишат. Есть медведи, дикие кошки. Вы не успеете пройти и половины мили, как они сорвут плоть с ваших костей. А до ближайшего жилья миль двадцать. В глуши нет нужды в стенах, так я сестрам и сказала. Если рискнете, то просто быстрее отправитесь в геенну огненную.

Ее речь завершилась под сдержанный гул. Судя по лицам девушек, которые знали о природе не больше меня, ей удалось нас напугать. Мы родились в разных районах, но все же в городе. Лес с койотами и медведями — совсем другое дело.

— За мной! — Мисс Юска хлопнула в ладоши и повела нас из комнаты.

Мы поднялись по узкой лестнице, тихие и покорные, как муравьи. Дерево поскрипывало у нас под ногами. Наверху мисс Юска велела нам поделиться на группы по шесть человек. К счастью, мы с Мэйбл оказались рядом. Мисс Юска извлекла золотые часы из кармана засаленного фартука, щелкнула крышкой и велела нам переодеться и спуститься через пять минут.

Комнаты оказались очень маленькими. Тем не менее в каждой было по шесть кроватей. Стояли они так тесно, что между ними едва можно было пройти. У дальней стены притулился одинокий комод. Маргарет, смуглая девушка с густыми бровями, открыв ящики, стала швырять нам грубые льняные платья.

Я быстро переоделась, поглядывая в маленькое окно с грязными потрескавшимися стеклами. Океан густого, трепещущего леса тянулся до самого горизонта. Стена вокруг Дома милосердия теперь показалась браслетиком, который легко было снять.

Единственное, что успокаивало меня, пока я бежала вниз к ожидающей мисс Юске, — то, что я и не собиралась бежать. Мне нужно было только узнать настоящее имя Мэйбл.

Ночью, когда мы пытались бежать из Дома милосердия, я могла думать только о матери. Если я боялась смотреть вниз с водостока, как же страшно ей было прыгать с девятого этажа! Только когда Эдна шлепнулась на землю, как рыба, выброшенная на дно лодки, я рассмеялась, глядя на звезды, и страх ушел. Эдна могла справиться с чем угодно.

Первые месяцы в Доме милосердия меня мучила такая тоска, что рано или поздно я оказалась бы в могиле, но Эдна вытащила меня из моих мрачных мыслей.

Наши кровати стояли рядом. Хотя я не произносила ни слова, она болтала, пока я не засыпала, и ее голос разгонял страх.

— Мы все измучены и изранены, — как-то сказала она мне почти весело. — И ты не особенная. Ходишь тут с постным лицом, как будто никто, кроме тебя, трудностей не видел. Не пробовала на других посмотреть? Нам всем здесь тяжело пришлось. — Лежа на освещенной лунным светом подушке в окружении своих темных волос, она казалась красивой. — Расскажи, что с тобой было. Что толку скрывать? Когда начинаешь говорить вслух, понимаешь, что все не так и плохо. У тебя в голове обычно все намного хуже. Что бы ты ни натворила, это не твоя вина. Никто из нас не виноват. Мы — отбросы, поэтому сражаемся за каждый глоток воздуха. Давай выкладывай все. Я закрою рот и стану слушать.

Я сочинила историю, в которую Эдна могла бы поверить: о дядюшке, воспользовавшемся ситуацией. Она много раз говорила, что все наши беды — от мужчин. Она была бойцом. Говорила так, будто участвовала во всех маршах за права женщин в истории. Эдна напомнила мне о той женщине, рядом с которой я шла в день похорон, и мне хотелось все время держаться ее.

Как бы ни сопротивлялась я женской дружбе, постепенно окружение женщин, готовых бороться и протестовать, придало мне сил. Я научилась понимать, что наша сила в единстве. И я полюбила Эдну. Никого никогда я так не любила, как ее.

Побег придумала она. Я пыталась ее остановить.

— Нам всего год остался.

На самом деле я боялась того, что ждало меня снаружи.

— С меня хватит. — Эдна сплюнула через край кровати на пол дортуара. — Если мы не можем даже сбежать отсюда, как мы собираемся вместе с другими женщинами бороться за право голоса?

Я перебралась на соседнюю с ней кровать, и мы лежали в темноте и строили планы на невероятное будущее. Мы найдем знаменитую суфражистку. Она примет нас, и мы станем маршировать рядом с ней, жить ее победами, дышать уверенностью и свободой. Мне нравилась эта фантазия. Набросив на плечо широкую ленту, я стояла в толпе с тем же гордым видом, что и та женщина в похоронной процессии.