Иззи поджала губы.

— Думаю, что тебе известно, откуда пошли эти слухи.

— Помилуй, Иззи! Ну, где бы я научилась такой хитрой тактике?

Театрально приложив ладонь к груди, невинно хлопая ресницами, Милли бросила на нее такой наигранно оскорбленный взгляд, что Иззи не удержалась от смеха. Когда они сравнили истории своих ухаживаний, маленький кабинет наполнился веселым смехом двух женщин, влюбленных в своих мужей.

Если бы Джулиан так не любил Иззи, он бы ни за что не приехал. Ничто другое не могло заставить его сделать это. Можно было бы послать кого-то забрать его лошадей и практичную деревенскую одежду, которую он всегда держал в Дарингеме.

Джулиан сидел верхом на Тристане, похлопывая стеком по сапогу, пока в его душе шла борьба. Почти все в нем побуждало его ускакать прочь. Но ему все еще хотелось убить человека, которого он называл отцом. Но почему?

Почему его никогда не любили так, как отец Эрика любит свою плоть и кровь? Почему даже Мэнни оказался недостаточно хорош, если был почти идеальным сыном?

Мэнни был таким, каким был, и Джулиан решил, что ему решительно наплевать на то, что общество считает это неправильным и дурным. Это извращенная, зависимая любовь его отца к Мэнни была неправильной. И полное отсутствие любви к нему, Джулиану, было неправильным. Это трудно принять, но это факты, которым он должен смело посмотреть в лицо, прежде чем встретится с мужчиной внутри этого огромного, чудовищного дома.

Джулиан прищурился на каменную громаду, серую и угрожающую, словно тучи, на фоне красноватых известковых холмов. Он не пережил в этом доме ни одного радостного мгновения. Лишь холодное болезненное одиночество и скорбь приходили на ум. Нетрудно будет оставить все это.

Так почему же он медлит?

Он пустил Тристана дальше по подъездной аллее и въехал через кованые ворота. До самого дома было еще больше мили, но длинные ноги Тристана быстро сокращали расстояние, и вскоре он подъехал к мраморным ступенькам и спешился.

Обменявшись несколькими словами с грумом насчет приготовления остальных его лошадей для путешествия, Джулиан чертыхнулся про себя и взбежал вверх по ступенькам к внушительной парадной двери. Бесстрастный дворецкий герцога открыл ему прежде, чем он успел постучать, и его стек со шляпой были молча приняты.

Возможно, потому что он еще совсем недавно ощущал тепло объятий Иззи, дом показался ему еще холоднее, чем прежде. Казалось, среди этого величия нет места ничему живому. Его шаги эхом отдавались по безупречно чистому полу, а его фигура отражалась во множестве зеркал, мимо которых он проходил, но больше не было заметно никаких признаков тепла или жизни.

Наконец он остановился перед блестящими эбеновыми дверьми кабинета герцога. Он знал, что герцог там, холодно господствуя в царстве, которого он ожидал так долго. Толкнув двери прежде, чем передумал, Джулиан вошел.

Седеющая голова склонилась над единственным листком писчей бумаги на полированной поверхности стола — не для герцога хаос незаконченных дел. Он не отвлекался до тех пор, пока Джулиан не прочистил горло. Взгляд герцога поднялся, затем заострился с неприязнью, когда остановился на своем блудном сыне.

— Итак, ты вернулся. Должно быть, потерял тот первый намек на стержень, который я когда-либо наблюдал в тебе. Почему меня это не удивляет? — Пренебрежительным кивком герцог отпустил его и вернулся к работе. — Ты всегда был разочарованием.

Джулиан чуть не улыбнулся привычности этой презрительной фразы. Так долго носил он в душе этот камень. Столько лет он ждал его, переживал из-за него, страшился его. Теперь же это были просто слова, произносимые одиноким, холодным человеком, чье мнение его больше не волнует.

Осознание, что он наконец-то по-настоящему освободился от горького отцовского влияния, ослабило, отпустило что-то в душе Джулиана. Иззи была права. Он вернулся сюда, чтобы уехать по-человечески, и это освобождало его так же, как завоевание ее любви. Внезапно ему захотелось поскорее покончить со всем этим, чтобы вернуться к жене.

— Я вернулся, чтобы попрощаться. Глаза герцога сузились.

— Значит, решил прятаться в городе. Что ж, прекрасно, давай. В любом случае здесь от тебя мало проку. Я пришлю за мальчиком через несколько лет.

— Не пришлешь. Я увожу Иззи в Америку. Вернее, это она увозит меня. — Он улыбнулся.

Герцог побледнел. Перо выпало из его дрожащих пальцев.

— Ты не можешь увезти моего наследника. Имение является неотчуждаемым. Теперь уже слишком поздно это менять.

Это была и в самом деле месть, возможно, идеальная. Он мог уйти прямо сейчас, и потеря герцога будет мучить его до конца дней. Дьявол, сидевший в Джулиане, говорил, что ему следует продлить эту власть, использовать ее.

Но Джулиан больше не испытывал потребности в мщении и оставил без внимания этот голос, который был подозрительно похож на отцовский.

— Я не возражаю против того, чтобы мой сын унаследовал Дарингем. Я просто не позволю тебе растить его. — Повернувшись, чтобы уйти, Джулиан задался вопросом, есть ли что-нибудь, хоть что-нибудь, что он может сказать или сделать, чтобы этот момент больше никогда не тревожил его воспоминания. Приостановившись, он осознал, что есть.

Оглянувшись на мужчину за массивным письменным столом, он попытался последний раз достучаться до отца внутри его:

— А знаешь, мы любили тебя. И Мэнни, и я любили тебя. Мы готовы были на все, чтобы сделать тебя счастливым. — Угрюмое выражение лица герцога не изменилось. — Интересно, может ли что-то в этом мире сделать тебя счастливым?

— Счастье — это сентиментальный лозунг для простого народа. Оно не для таких, как мы. У нас есть ответственность. Долг. Традиции.

— О, но я вполне счастлив, — заявил Джулиан, сожалея, что отцу этого не понять. — Иззи делает меня счастливым. То, что я навсегда покидаю Дарингем, делает меня счастливым. Перспектива увидеть новые земли делает меня счастливым. Видишь, это не такое уж трудное понятие. Неужели ничто не вызывает у тебя такого чувства?

— Не думаю, что у нас с тобой одинаковое определение удовлетворения, да, Дарингем приносит мне удовлетворение.

— Удовлетворение — слабая замена счастья, ваша светлость, но если это так, то я желаю вам его в избытке. — Поклонившись, Джулиан направился к двери.

— Постой! Мальчик. Ты пришлешь мальчика? Не оборачиваясь, Джулиан кивнул.

— Но не раньше, чем это будет необходимо.

— Ты научишь его долгу?

— Безусловно. Но не думаю, что мы с вами имеем одинаковое понятие о долге. — Сказав это, Джулиан вышел и прошел через пустой гулкий холл, навсегда покидая холод Дарингема.

Иззи ждала, когда муж нагонит ее. Она не часто выигрывала эти маленькие скачки, поэтому ей доставило удовольствие, удрученное выражение его лица, когда он поравнялся с ней на своем скакуне. Она бросила на него слегка торжествующий взгляд, затем запрокинула голову, подставив лицо солнцу.