– Почему ты дезертировал? – резко спросила она. История с церковью заинтриговала ее. Она была совершенно уверена, что знает имя «пропавшего» человека.

– Я был трусом, – механически ответил Ливуэлл, после чего надолго замолчал. – Сам не знаю, – со вздохом признался он наконец. – Уничтожив образ Христа в церкви, я не мог забыть, как эти разбитые глаза смотрели на меня. Такие блестящие и пустые, грустные… такое чувство, будто они скорбели обо мне. Неделю спустя я впервые убил первого человека, а когда стоял над ним, в его мертвых глазах стыло то же выражение. После этого у меня что-то случилось с головой. Когда я встречал врага, у всех были растрескавшиеся лица и глаза, которые грустили по мне. Не знаю почему, но страх не давал спать, а руки тряслись. Однажды я просто улизнул и пошел не знаю куда…

Что могла ответить на это Мейкпис? Только гадать, такой ли уж хорошей идеей было вернуть Ливуэлла в лагерь, полный его былых товарищей.

Пройдя несколько миль, они свернули на дорогу, вьющуюся вверх по лесистому холму. Миновали большую сторожку и оказались у величественного дома на самой вершине. Уайтхоллоу был квадратным особняком из красного кирпича, примерно вполовину меньше Гризхейза. Газон перед ним, должно быть, когда-то был хорошо ухоженным и служил для променадов. Но его давно не подстригали, мало того, теперь на нем паслось с полдюжины солдатских лошадей. На траве валялись несколько мраморных бюстов предков хозяев дома с разбитыми головами. Похоже, их просто расстреляли.

Каким бы ни был дом раньше, теперь он стал военной твердыней. Почти все здесь были солдатами, а не слугами. Мейкпис, сама когда-то служившая в Гризхейзе, вошла в дом, с болью отметив запустение и разгром. К дубовым панелям входной двери были приколочены бумаги: несколько новостных листков, трубивших о военных победах, религиозные трактаты, пылавшие фанатизмом. Камины давно не чистили как следует, а лестницы были покрыты толстым слоем грязи. Прекрасный резной стул порубили на дрова, несколько старых сундуков стояли открытыми, замки на них были выдраны с мясом. Очевидно, праведность не гнушалась обыкновенным воровством.

Однако пока что Мейкпис не встретила Саймонда. Что ей делать, если она столкнется с ним? Может, тайком подать знак и умолять не выдавать? Хотя разве он ее послушает?

Сержант отошел в сторону и вступил в тихую, но оживленную беседу с небольшой группой других людей, время от времени кивком показывая на Мейкпис. Она привлекала множество боязливых, испытующих, оценивающих взглядов, под которыми краснела, как свекла. Какая-то женщина в прежде дорогой, но поношенной одежде сверлила Мейкпис особенно пристальным взглядом. Изборожденное морщинами лицо почему-то напомнило Мейкпис исхлестанное дождем оконное стекло. На вид она была ровесницей мистрис Гоутли.

– Это леди Элинор, – пробормотал Ливуэлл, по голосу которого было понятно, что ему очень хочется выругаться.

«Кто она такая?» – поинтересовалась Мейкпис.

– Любимая пророчица генерала. Нажила себе множество врагов. Я надеялся, что к этому времени она уже убралась отсюда. Неоплаченные долги. Ссоры. Иногда она предсказывает людям смерть, что всегда заканчивается печально.

«Она оказывается права? – Мейкпис старалась не смотреть на женщину. – Люди действительно потом умирают?»

– Да, – неохотно признал Ливуэлл. – Как правило.

Сердце у Мейкпис учащенно забилось. Достаточно плохо уже то, что пришлось соврать насчет пророческих видений, так теперь оказалось, что здесь живет настоящая пророчица! И что подумает леди о какой-то молодой, оборванной сопернице-выскочке?

«Она гордячка?» – внезапно спросила Мейкпис.

– Гордячка? – растерялся Ливуэлл.

Мейкпис не стала дожидаться ответа. Вместо этого она смело приблизилась к компании и опустилась в низком почтительном реверансе перед леди Элинор.

– Миледи! – воскликнула она, придав голосу подобающее выражение благоговейного почтения. – Я встречала вас в своих видениях, где вы поднялись над миром, и широкий луч солнца падал на вас, благословляя и славя! В ваших руках была книга, исполненная света!

Коултер выглядел испуганным, но лицо леди Элинор расплылось в ликующей и великодушной улыбке. Мейкпис заподозрила, что теперь у нее куда меньше шансов быть обличенной сестрой-пророчицей, чем минуту назад. Если леди Элинор нажила столько врагов, вряд ли оттолкнет кого-то, кто обращается с ней, как с королевой.

Когда Мейкпис повели на разговор с офицерами более высокого ранга, леди Элинор решительно взяла ее под руку.

Следующие два часа Мейкпис не переставала радоваться союзнице, поскольку ее допрашивали с пристрастием. Три офицера вовсе не были грубы. Наоборот, смотрели на нее с настороженным уважением и подозрением, словно перед ними неожиданно появился лев. Но при этом они были непреклонны, неумолимы и придирались к любому противоречию в ответах.

Кто она? Откуда? В какой семье росла?

Она объяснила, что ее зовут Пейшенс Лотт. Что она дочь краснодеревщика по имени Джонас. Придумала изнуренную болезнью мать, младшую сестру и маленькую безымянную деревушку на краю вересковой пустоши. Все это могло быть проверено и опровергнуто, но не так скоро, и она сомневалась, что офицеры прямо сейчас пошлют кого-то в Стаффордшир.

Другой офицер засыпал ее трудными вопросами о ее религиозности: жила ли она добродетельной жизнью? Хорошо ли изучила Библию и молитвенник?

Измученная Мейкпис, голова у которой шла кругом, несколько раз запнулась в ответах, что было бы вполне естественным в Гризхейзе, но едва ли не преступным в Попларе. Но с помощью Ливуэлла сумела с честью выйти из затруднительного положения.

Потом Мейкпис с сильно бьющимся сердцем принялась описывать свои «видения». В комнате воцарилась мертвая тишина, если не считать скрипа перьев, записывавших каждое слово.

– Я видела короля, сидевшего на огромном троне. Но сам он был слишком мал для такого трона, – вещала она в надежде, что голос звучит достаточно напыщенно. – За его спиной стояла огромная собака, которую он не видел. Над головой летали шесть сов, с крыльями черными, как смерть. Он бросал им еду, но они поймали его тень и унесли в футляре для свитков.

Мейкпис не смела взглянуть в сторону леди Элинор, опасаясь, что лицо пророчицы ожесточилось и выражает подозрительность и презрение. Но никто ее не перебил.

– Продолжай, – приказал офицер. – Что еще ты видела?

Мейкпис со все возраставшей уверенностью продолжала придумывать еще более безумные сны. Усталость облегчала ей задачу. Все и без того происходило как во сне.

– Я видела огонь, падавший с неба, и там, куда он падал, сердца людей воспламенялись. Они бежали по свету, и огонь попадал в сердце каждого, кто встречался им на пути, пока не загорелись все…

Позже она не могла сказать, когда начала наслаждаться собственными речами. Только чувствовала, как преображается на глазах у солдат. Она больше не была просто грязной, покрытой синяками, оборванной бродяжкой. Когда она объявила себя пророчицей, изменилось все.