Самое страшное — это первые дни после несчастья; много пережитых вместе событий приходили ко мне в гости. Та жуткая ночь, когда Славка с Костиком шесть с половиной часов выковыривали с того света пьяного водилу, приговоренного нами же к смерти[4]. Я вспоминала, как Костик ушел из больницы к фирмачам, и как потом Славка ревниво ненавидел всех анестезиологов; все ему было не так и не эдак. Смешной рыжеволосый очкарик; к тому же необратимо женатый. Редкие секунды, несколько ускользнувших моментов — длинный коридор приемного покоя, очередное ДТП, много покалеченных жизней вокруг; Костик выходит из лифта, быстрый печальный взгляд мне вслед. Елена Андреевна всегда делала вид, что не замечает. Как можно тягаться с почти двухметровым дьяволом, Костичка? Много лет помощи; тихо, без всяких потаенных мыслей и надежд.

Теперь мне хотелось услышать правду. Узнать, как все произошло, как же это случилось, тот самый шрам на Костиной голове. И не только про Чечню; я хочу узнать про Костю Захарова все до конца. Как это возможно, в наше время, когда всем на все наплевать, когда мужчины и женщины давно забыли, зачем живут, как может существовать в реальности такой человек, как Костя Захаров?

Во что мы все теперь превратились? Все, кроме Кости.

Весь ноябрь прошел в тумане и печали. Костик целый месяц провел в онкологическом центре, на отделении химиотерапии. У всех, кто считал себя причастным, расписание жизни резко поменялось. Неделю поделили и составили график дежурств — жена Ира, я, Асрян, на выходных помогали девчонки. Ездили, возили детское питание, какие-то дорогостоящие приспособления для введения химиотерапии, сопроводительные лекарства, книги и, конечно, сигареты. Сергей вел переговоры с московской профессурой, перебрав множество вариантов всевозможных светил. Однако рекомендации хоть и разнились, но совершенно не принципиально. Легкие вариации на тему последнего вздоха.

Вечерами дома царила печальная тишина, сон приходил тяжело и ненадолго. Несколько дней подряд я просыпалась к часу ночи и бродила около входной двери, прислушиваясь и не решаясь выйти. Потом снова пыталась заснуть, думая о Костике, а потом о докторе Сухареве и старенькой квартирке его мамы.

После той ужасной сцены дома у Захаровых мы не виделись много дней, а потом Славка позвонил и попросил приехать. Сергей как обычно — в субботу утром выехал на Финский за положительными эмоциями и свежей рыбкой; возвратиться должен был только на следующий день к вечеру.

Мы прижались друг к другу и целый час неподвижно просидели в темноте, прямо на полу. Теперь, после всего произошедшего, невозможно было просто так снять с себя одежду, любить друг друга, как раньше. Мир вокруг покрылся серым цветом; воздух стал мертвым, тягостное ожидание лишило нас возможности закрыться от всего и остаться наедине друг с другом. В тот день мне окончательно стало ясно — да какой степени можно чувствовать человека, когда ничего не надо объяснять, а просто мысли твои как зеркало отражают его мысли. Славка шепнул на ухо:

— Ты хотела спросить про Костин шрам.

— Хотела.

— Ничего интересного, просто повезло. Осколок почти семь сантиметров, но удачно вошел. За десять минут достал, хвастаться нечем. Через неделю он снова в операционной стоял. Так что вот. Слушай, давай поедем к нему, прямо сейчас?

— Даешь. Кто нас пустит, девять часов.

— Пустят, светил везде пускают.

Не сговариваясь — по стопке водки на ход ноги.

Пара Славкиных белых халатов, висевших в мамином шкафу еще со времен института; единственное напоминание о старой надменной женщине. На моем пришлось сильно завернуть рукава; старый фонендоскоп на шею, такси. Черт, чуть не забыли начатую бутылку. Опустевший город, и через сорок минут мы в онкологии. Видимо, белые халаты — излюбленный ход для непосвященных и не имеющих пропуска; охранник потребовал объяснений. Однако водка лишила меня остатков скромности:

— Это Вячеслав Дмитриевич Сухарев, нейрохирург, не видите, что ли?!

Еще десять минут — мы перед палатой. На секунду остановились, не решаясь открыть дверь.

Пошлет так пошлет. Значит, заслужили.

Костик работал с ноутбуком прямо в кровати; на шее висела непонятная конструкция, напоминающая сдувшийся до размера мужского кулака плотный воздушный шарик в пластиковой коробочке. От шарика отходила тоненькая трубочка, подсоединенная к вшитому под правой ключицей катетеру. Модная болтушка из дорогих химиопрепаратов поступала из воздушного шарика прямо в Костин организм и днем, и ночью. Больной выглядел неплохо и даже ковырялся чайной ложкой в баночке с «Агушей». Увидел нас и улыбнулся:

— Заходите. Что принесли, очередную протертую гадость?

Славка зашел и молча поставил на стол початую бутылку и три маленькие рюмочки.

— Ну че, братан, полечимся?

Костик оценил натюрморт, на секунду в раздумьях поджал губы, а потом уселся поудобнее и метко закинул в мусорку детское питание.

— Начнем, помолясь.

Завернули Костика в два одеяла. По паре стопок, закусь — четыре кусочка черствой больничной булки. Через десять минут мое сознание взорвалось — столько лет прошло, столько лет мы рядом, а я совсем ничего не знаю. Я совсем не в курсе про Костину наивную попытку влюбиться в чеченскую медсестричку, закончившуюся разбитым носом, и это через две недели после перенесенной трепанации.

— Ленка, представь — полбашки лысой, нос разбит, а он женихается, красавчик!

Славка громко гоготал и в порыве идиотии хватал Костика за голову. Костик уже не смеялся, а только громко икал.

— Славка, слезь с меня… черт, по животу не ползай, больно… Да не ржи ты, придурок, не ржи так громко, щас придут.

— Да хрен с ним, зато выпишут пораньше. Дома можно будет хоть каждый день лечение принимать…

— Прикинь, завтра на консилиуме: больной набухался вместе с мировым светилой нейрохирургии Вячеславом Сухаревым и неопознанной блондинкой.

Мы вспоминали и вспоминали. От Чечни перешли к нашей истребительной, особенно прошлись по моим «везучим» дежурствам — про алкоголика в гинекологической смотровой, а потом про бомжа, повесившегося на ивушке прямо напротив родильного блока; апофеоз — ночное свидание с товарищем милиционером посреди больничного морга. Теперь это было невероятно смешно, настоящие краски жизни.

Около часа ночи засобирались расходиться. Славка на прощание почти раздавил больного, потом не удержался и упал на пол, чуть не свернув койку. Костику пришлось сгруппироваться, но конструкция выдержала. Мы разлили остатки водки, Костя вместе с нами заглотнул последнюю треть рюмочки.

— Блин, валите уже, придурки, черт… круто посидели… народ, слышите… я вас обоих люблю. Не вспоминайте, наговорил по глупости тогда дома… Я с вами, кто бы там и что ни говорил потом. Не за что вас судить… правда.