Я плелась по длинным онкологическим коридорам, зацепившись за Славкин локоть; слезы катились сами собой. В такси мы целовались, отчаянно, до боли, не обращая никакого внимания на водителя. Оставшиеся полночи провели в Славкиной квартире. Заснули перед рассветом, всего на пару часов, с полной уверенностью, что больше никто и никогда не разлучит нас, и нет на земле такой ситуации, которую нельзя было бы исправить; с полной уверенностью, что Костик на все сто процентов останется жив.

На следующий день погода вспомнила, что зима на пороге. Выпал первый снег, небо очистилось, и так на целых три дня. Волшебные шарики на Костиной шее сделали невозможное — ему стало намного легче, еще через пару дней больной устроил истерику и удрал домой. Инцидент с бутылкой водки в мусорном ведре остался интеллигентно незамеченным местным медицинским персоналом. Вот оно, важное преимущество быть врачом — заболел, можешь творить, что захочется. Замечаний не будет — любой, кто стоит рядом в белом халате, будет чувствовать каждой клеточкой тела, какие мысли кружатся в твоей голове; будет задавать себе и окружающим один и тот же вопрос:

Господи, я отдал свою жизнь, время, молодость и здоровье, оставил себе и своим близким так мало, так как же, КАК ЖЕ ТАКОЕ МОГЛО ПРОИЗОЙТИ?

Первые же домашние выходные Костя собрал семью и уехал на дачу; скорее всего, он хотел максимального уединения, но не тут-то было. Не сговариваясь, в субботу утром весь народ приперся в гости. Привезли кучу вкусностей для детей, бидон шашлыка и три бутылки виски для взрослых, Костику — пропаренного кролика и каких-то очень дорогих заграничных витаминов. Нажарили мяса, напились, напарились в бане. Один только Костик, хоть и позволил себе пару рюмок, но все равно сидел недовольный и требовал хотя бы покурить. Народ набросился на него с обвинениями, однако Асрян, как обычно, повела себя крайне радикально — достала из машины блок «Мальборо», купленный в Швейцарии, и вручила больному. Все возмутились, но открыто перечить главнокомандующему побоялись. Два дня прошли, как один час — веселье, гулянки по деревне; снова парились в маленькой баньке, пили виски; разъехались в воскресенье только к восьми вечера. Асрянский Сашка отбывал последнюю неделю в рейсе, потому мы приехали на одной машине; туда за рулем ехал Сергей, обратно — Ирка. Сергей Валентинович воспользовался ситуацией и до самого отъезда позволял себе по рюмочке каждый час, так же как и я, оттого через пять минут после старта мы дремали на заднем сиденье. За полчаса до дома Ирка разбудила, включив музыку погромче. Сергей всю дорогу мирно похрапывал; а когда проснулся, почувствовал себя неловко:

— Ира, прости, мы не сильно храпели?

Ирку мало беспокоил вопрос времени и сил, потраченных на движение. Наблюдения и выводы, вот что занимало асрянскую голову.

— Я вам скажу кое-что… мы еще люди, и это радует.

— Ты это о чем?

— Знаете, что самое страшное для современных людей? Онкологический больной. Это как чума для Средневековья, потому что, как правило, это неожиданно и чаще всего бесповоротно. Ни одна болезнь не вызывает такое чувство беспомощности, как эта. А сегодня я не увидела испуганных лиц. Слава богу, Костик остался для нас просто Костиком, и не важно, умирает он или нет. Для него это как воздух, даже не представить себе, как это важно. Для него сейчас вся жизнь в лицах окружающих.

Ирка, как всегда, была права. Кроме того, существовало одно важное обстоятельство — теперь я знала, Костя простил; и меня, и Славку. Может даже, не простил, но понял — это точно.

Недели пролетали одна за другой; Костику еще два раза делали химиотерапию, чувствовал он себя вполне прилично, ел с аппетитом, перестал худеть и не страдал от сильных болей. Мы все пережили шок, первый раз столкнувшись с серьезной опасностью. Когда пришли в себя, каждый создал собственную полезную функцию и неукоснительно ее соблюдал. Сергей Валентинович отвечал за финансовый вопрос и связи, Оксанка, имея много свободного времени, помогала жене Костика творить диетпитание; Женька, привыкшая мотаться за рулем весь день, приняла на себя транспортные коммуникации, я доставала все необходимое по лекарственной части, чего не хватало в онкоцентре. В связи с этим чаще всего общалась с Костиным лечащим врачом, Анатолием Петровичем, милым дядькой лет пятидесяти. Только в середине декабря, когда стало ясно, что Костик не только не собирается пока что умирать, но в целом чувствует себя гораздо лучше, я наконец решилась на неприятный разговор:

— Доктор, только честно — какие теперь перспективы по времени? Я боюсь, скоро его жена начнет вопросы задавать. Надо быть готовыми.

Анатолий Петрович неприятно удивился такому вопросу:

— Лена, мы же с вами все понимаем, да и Константин тоже. Еще раз сделали томограф, результаты лечения неплохие, но про операцию даже речи нет. Пока лечим и ждем, а там будет видно. Вряд ли больше года. Молодой мужик. Значит, и рак у него молодой да живучий. Вы же сами доктор, вам не надо объяснять.

Я почувствовала себя глупой и безграмотной, представив себе, сколько раз в день к бедному Анатолию Петровичу обращаются с просьбой вынести приговор.

Самые страшные события нужны нам, смертным и слабым — они проясняют за короткий момент очень многое, до того скрытое и неосознанное. Так и теперь — я поняла окончательно, каким мужчиной был Костик для своей семьи. Потому что даже сейчас, умирая, он оградил свою жену и детей от страданий. Даже сидя дома он продолжал работать, периодически появлялся в офисе своей конторы; в больницу ездил на служебной машине и таскал с собой корпоративный ноутбук. Он доделывал ремонт на даче, доплатил остатки ипотеки за однокомнатную квартиру в Девяткино; еще одно приобретение для жены — когда мужа не станет, Ира сможет ее сдавать и не будет нуждаться. В их доме постоянно кто-то толкался, что-то приносил; приезжали дочки, живущие теперь отдельно — то одни, то с друзьями, и потому не оставалось ни одной минуты пустоты. Собственно, все остальные спасались тем же самым способом — создавали кучу дел, нужных и не очень, чтобы не оставалось времени сесть и испугаться. Но темными вечерами все равно становилось страшно. Я считывала этот страх, глядя в вечернее зеркало перед сном или наблюдая, как лицо Асрян становится максимально циничным после восторженных Оксанкиных комментариев. Волшебная икона сделала свое дело — Костик чудесным образом почти поправился. Даже Сергей Валентинович за домашним ужином неожиданно поделился со мной своими страхами:

— Лен, ведь он, по-моему, на восемь лет меня моложе?

Что же, мои друзья… мои братья в белых халатах… как жизнь? Мы не помним череду фамилий и диагнозов, мы забываем через секунду, чтобы сохранить самих себя. Всех, кто прошел мимо и был обречен. Мы — как запчасть от старой советской мясорубки — работаем долго и надежно. Но если госпожа Смерть смотрит прямо в глаза, мы очень часто становимся беспомощными, как дети.

Помимо диетпитания, транспорта, блатных консультаций и дорогих медикаментов оставалась еще одна, самая тяжелая функция — быть с Костиком наедине. Просто проводить с ним время, говорить об ЭТОМ, слушать и не бояться. Это последнее, самое тяжелое, взял на себя Славка. По субботам они вдвоем ездили сначала в онкоцентр, заканчивать очередной курс химии, потом куда-нибудь за город, погулять и продышаться. Сухарев стал его шофером, он нашел нотариуса, без слез и церемоний помог разобраться с наследством, решал вопросы с работягами на даче, незаметно для Костика приплачивал из своего кармана то за то, то за это. Он существовал ближе всех, но совершенно незаметно, будучи не в составе официальной семейной команды. Иногда по воскресеньям они уезжали к Славке на отделение, закрывались в старом прокуренном кабинете и сидели там по несколько часов. Костина Ира, как первый подснежник, юный и наивный, защищенный талым сугробом от ветра и холода — не столкнулась даже с его переживаниями. Костик ни разу не позволил себе заговорить с ней на тему болезни. Асрян заметила это; так же, как и я. В одну из пятниц, пока мы вдвоем ждали девчонок, не преминула высказаться: