— Не буду. Сейчас оплачу счет, провожу тебя и… Постарайтесь побыстрее уехать. Я пока не могу.

— Оплачивай счет.

* * *

Мужчина с траурной повязкой на рукаве и женщина в платье «Чикаго» идут по неярко освещенному холлу. Друг на друга не смотрят, и на них смотреть некому. Лишь Эйгер-Огр из золоченой рамы провожает их немигающим взглядом пропастей-зрачков. Лицо женщины каменное, только яркие губы еле заметно подрагивают. Взгляд голубых глаз потемнел в тон сапфирам с ожерелья, правая рука недвижна, пальцы левой то и дело сжимаются в кулак.

Лестница, всего семь ступенек, ведущих на первый этаж. Слева — широкий пролет и снова ступени под красным ковром. Справа лифт, чугунная узорная дверь, большая зеленая кнопка.

Лифт не спешит, время тянется невыносимо долго. Минута, другая… Наконец лампочка рядом с кнопкой загорается. Мужчина открывает чугунную дверь.

Входят. Снова кнопка, третий этаж.

Даже в тесной кабине их взгляды не встречаются. Женщина смотрит прямо, глаза-сапфиры пусты, как небо над Эйгером. Мужчина прикрывает веки, смешно дергает носом. Между ними всего шаг. Шаг — пропасть, не перейти, не перепрыгнуть.

Лифт едет медленно, пол то и дело норовит уйти из-под ног, лампочка под толстым белым колпаком еле заметно мигает. Секунды текут, уносясь в беззвучную Вечность.

Кабина вздрагивает за мгновенье до близкой остановки. Лифт уже стар, заклепанный намертво стальной канат медлит, тормозит. Качается пол, лампочка на малый миг гаснет…

Вечности больше нет.

— Ты!.. Не надо, не надо!..

…Пропасть исчезла. Их бросило друга на друга — безжалостно, неотвратимо. Губы врезались в губы, пальцы впились в плоть, разрывая ногтями непрочную ткань. Прежде чем упасть на пол, та, что была в белом платье, успела нажать на кнопку остановки. Лифт снова дрогнул, гул мотора угас.

— Прекрати!..

Женщина впилась зубами в изуродованное запястье, чтобы сдержать крик, пальцы левой пытались расстегнуть пуговицы на рубахе под пиджаком модного американского кроя. Губы, на миг оторвавшись от белого шелка, дрогнули, словно от боли:

— Да помоги же, дурак неумелый!..

Не закричала, его губы спасли.

* * *

— …Нам… Нам с тобой надо будет выйти из лифта, мой номер близко, за углом. Платье… Я его сегодня первый раз надела, специально для тебя, слепой глупый мальчишка. Оставлю клочок на память, вставлю в рамочку.

— Я… Пиджак возьми, набросишь на плечи.

— Голая женщина в пиджаке в гостиничном коридоре. Gosp-podi, kakaja stydoba! Если я буду слишком долго смеяться, врежь мне как следует. И найди это дурацкое ожерелье, оно не мое, а стоит как два таких отеля. Да не смотри на меня, а то мы застрянем здесь до завтрашнего вечера.

— I… I love you!

— Ja tebja ljublju!..

5

…В неимоверной дали на вечной серебряной дороге, врезанной в звездное небо, мертвая девушка с живым сердцем пошатнулась, как от сильного удара, всхлипнула, зажала ладонью рот.

Не упала. Нашлись силы присесть, привычно охватить колени руками. Из горла рвался вой, но она справилась, смахнула слезы, встретилась взглядом с ледяным надмирным сиянием небосвода.

Попыталась вздохнуть, но дыхание осталось где-то далеко, на покинутой земле.

— Я здесь, и не здесь, я везде, и нигде, — шепнули у левого уха. — В сыпучем песке, и прозрачной воде… Ладно, забудем Фирдоуси, надоел. Больно, да?

Не шевельнулась, только глаза закрыла. Слишком жесток был звездный огонь.

Умолкла. Но тишину послушать не дали.

— Знаете, госпожа Фогель, мне по должности положено издеваться и глумиться. Профессия, извините, такая. Но сейчас не стану, самому тошно. Есть ли рыцари, нет ли, не так и принципиально. Важно то, что человек, которого вы не забыли даже здесь, предал вас самым подлым образом, не успев снять траурной повязки. И знаете, в чем самая большая мерзость? Вы его не любили, госпожа Фогель. Да, он вам нравился, в глубине души вы даже хотели верить, что встретили рыцаря из сказки. Вашего рыцаря! Но — не любили. Он — другое дело. Сколько дней назад рыцарь Квентин предложил вам руку и сердце? А теперь получите и распишитесь: «I love you!».

Вот и цена всему.

Мухоловка не стала отвечать. Ногти впились в кожу, губы свело болью.

— Страшная песня, — вздохнули слева. — И реальность страшна. Никто вас не спасет, госпожа Фогель, ни в жизни земной, ни в бытии посмертном. Ваш выбор — между Адом и Адом. Только мы, запомните это, в силах помочь. По-моему, это называется мотивировкой фигуранта. Позади — смерть и измена, внизу — Джудекка. Идите!

Мухоловка попыталась встать. С первого раза не получилось, ладонь скользнула по холодному серебру…

6

— Не торопите меня, молодой человек! — наставительно молвила бабушка-старушка. — Зрение уже не то, а это, извините, денежный документ. Так и ошибиться недолго. Это не значит, что я вам не доверяю, господин Перри, но перепутать цифры может каждый. Кстати, вы очень похожи на моего внука, Зигги, у него, бедняжки, с математикой сплошные проблемы. Пришлось взять репетитора, а это так дорого…

Уолтер не торопил и не спорил — спал с открытыми глазами. Хорошо еще, вовремя вспомнил о намеченной встрече. Успел нырнуть под душ, отыскать в чемодане новую рубашку. Галстуком решил пренебречь.

— Молодой человек, а вашему Фонду не нужен череп эскимоса? Совершенно целый, с зубами, отец его лаком покрыл. Только сбоку, знаете, небольшая трещинка. Мои младшие как-то им в футбол сыграли.

— Нет, — равнодушно молвил Перри. — Фонд не заинтересован.

Очередная «полярная» рукопись. Старая папка, пожелтевшие страницы, неровный, едва читаемый почерк. И множество рисунков: резкие силуэты льдин, шхуна среди черных промоин, само собой, белые медведи. Бабушка-старушка, типичная Мистрис Данделайн[69], отыскала на чердаке отцовский архив.

Торговаться, к счастью, не пришлось. О цене договорились заранее, а телеграмму Уолтер отбил сразу же по приезде в «Des Alpes». Фамилию бабушки-одуванчика забыл напрочь, переспрашивать же не стал. Чек выписан еще в Нью-Йорке, осталось прочитать и подписать.