В самолете помимо экипажа, Сталина и Хрущева находились: Надежда Аллилуева, Веста, Василий и Яков Сталины, Сисул, Аджуба и четверо ниндзя из охраны Хрущева.

Главный салон, обтянутый кремовой лайкой и отделанный карельской березой, был просторным и уютным. Солнце ярко светило слева в иллюминаторы, дробилось в хрустальных графинах с напитками, сияло на шарах и позолоченных лунках бильярда, в украшениях женщин, радужно-торжественно сверкало в гранатово-бриллиантовом аграфе, украшающем темно-синий бархатный берет Хрущева, и в рубиновом набалдашнике платиновой трости Сталина.

Под монотонное гудение моторов Василий и Яков быстро задремали. Хрущев пил виски “Chivas Regal”, поглядывая в иллюминатор. Сталин курил неизменную “Гавану”. Надежда читала журнал “Новый мир”. Веста вязала шерстяную “трубу” для левретки, спящей у нее на коленях.

– Пределы… пределы… – пробормотал граф, откидываясь на спинку кресла и трогая пальцем лед в стакане с виски. – Слишком большая страна у нас, Иосиф.

– Это достоинство, а не недостаток. – Сталин пускал дым в полукруглый потолок.

– Вот уж не знаю… – вздохнул граф. – “От мысли до мысли тыщу верст скакать”. Вяземский был прав.

– В его времена не было авиации. И атомного оружия. – Сталин нажал кнопку в подлокотнике кресла.

Бесшумно вошел Сисул. Сталин показал ему тростью на графин с абрикосовым ликером, и узкая рюмка с густой яркой жидкостью оказалась в левой руке вождя.

– Переизбыток пространства порождает проблемы, – зевнул Хрущев.

– Проблемы порождаются не пространством, а людьми. Ими же и разрешаются, – отпил из рюмки Сталин.

– И это разрешение затягивается на десятилетия.

– При слабой власти, mon cher.

– Странно… – вздохнула Надежда, прерывая чтение.

– Что, радость моя? – спросил Сталин.

– Какие-то странные вещи печатают нынче наши литературные журналы.

– Ты находишь?

– Вот, например, новая пьеса Симонова. Очень странная. Я бы не пошла на такую.

– Ну… театр не должен стоять на месте. Это живой жанр, – заметил Сталин. – Я, например, не понимаю Ионеско. Но его любят миллионы. С этим надо считаться. Симонов тоже очень популярен.

– Наверно, я сильно поглупела за последние годы. Для меня лучше Чехова в театре нет ничего.

– Ты у нас, мамочка, умнее всех, – не отрываясь от вязания, сказала Веста.

– Сомневаюсь… – с улыбкой вздохнула Надежда. – Жена вождя не понимает современной драматургии. Quelle horreur…

– А что за пьеса? – повернул к ней свое тяжелое носатое лицо Хрущев.

– Называется “Стакан русской крови”. Хотите, я вам почитаю?

– Большая? – смотрел на ее красивые руки Хрущев.

– В четырех действиях.

– That’s too much… – поморщился Хрущев.

– Граф, не бойтесь, все я не смогу прочесть, – усмехнулась Надежда.

– Радость моя, прочти нам первое действие, – задумчиво попросил Сталин.

– Только с выражением, мамочка. Как Тарасова.

– С выражением я не умею, Веста. Итак…

Она полистала страницы “Нового мира” и начала читать своим приятным, живым голосом:

Пьеса в четырех действиях

Действующие лица:

Миша Бронштейн, молодой архитектор.

Рита Варейкис, молодая скрипачка, его подруга.

Иван Бородулин, рабочий-метростроевец, сосед Риты.

Никита Иванович, кокаинист.

Георгий Валентинович Мезенцев, полковник в отставке.

Князь Александр Михайлович Нащекин, изобретатель.

Сергей Шаповал, капитан МГБ.

Ефрем Рутман, банкир разорившегося банка.

Глеб Борисов, его любовник.

Действие первое

Рита (прекращает играть, напряженно смотрит на Мишу). Ты?

Миша (снимает шляпу, бросает на диван). Как видишь.

Рита. Но… ты же в Витебске? Боже!

Миша. Не урони скрипку (подходит, устало обнимает Риту, целует ее).

Рита. Неужели?

Миша. Да! Да! Да!

Стоят обнявшись.

Рита. Я сегодня видела странный сон. Странный и страшный. Я целый день думаю о тебе… ничего не могу делать… играла, как дровосек… Нет! Не может быть!

Миша. Может, милая. (Забирает у нее скрипку и смычок, кладет на рояль.) Прижмись ко мне. И ты сразу поверишь.

Рита (прижимается к нему, обхватив руками за шею). Это… здесь?

Миша. Крепче. Крепче!

Рита. Да… вот. Я умру сейчас…

Миша. Мы вместе умрем.

Рита (просовывает руку к нему под пальто, трогает). Да… да… о, эта теплота… эта… невероятная теплота…

Миша (прижимает ее руку своей). Теперь ты веришь?

Рита. Я умру сейчас, милый… я умру, Мишенька…

Миша. В поезде я считал секунды… сидел и смотрел на часы… (Устало и нервно смеется.) Пассажиры косились на меня! Думали, что я сумасшедший.

Рита. Солнце мое… я обожаю тебя (целует его).

Миша (освобождается, подбегает к окну, задергивает штору). От всех! От всех закрыться! Боже… как я устал… (Садится на пол.) Я не спал сутки. Закрой! Запри все! Я… кажется, дверь не запер…

Рита (выбегает, возвращается). Все заперто, милый. Нам никто не помешает.

Миша. Где Иван?

Рита. Он в ночную сегодня.

Миша. Слава богу.

Рита. Нет… (смеется)… нет, нет!

Миша. Что?

Рита. Я не верю, что ты здесь. Это первое.

Миша (трогает грязными руками ее лицо). А второе?

Рита. А второе: я не верю, что ты принес.

Миша (молча трогает ее лицо). Я и сам не верю. Каждый раз.

Пауза.

Рита. Начинать?

Миша. Погоди. Не хочется торопиться. Мне всегда кажется потом, что мы все сделали наспех, что мы спешили…

Рита. Я… уже вся дрожу. Посмотри, у меня зрачки широкие?

Миша. Да.