Знаменательно, что Эндрю Карнеги (Andrew Carnegie) и другие подобные ему люди, традиционно направлявшие благотворительность на общественное благополучие, религию, больницы и образование, теперь распространили свою деятельность также и на поддержку научных исследований, лабораторий и обсерваторий. Это явилось отражением того, что с наукой стали связывать главные надежды на прогресс человечества. И понимание этого все глубже укоренялось в общественном сознании, особенно в умах наиболее состоятельных и влиятельных людей.

Президент Фонда Карнеги Джон Мерриам полагал, что наука «внесла огромный вклад в создание основных философий и верований». Именно в этом контексте следует рассматривать его поддержку палеонтологических экспедиций фон Кенигсвальда на Яву. Организации, подобные Фонду Карнеги, имеют возможность влиять на философию и религию путем выборочного финансирования отдельных научных исследований и пропаганды их результатов. «Число неизученных научных проблем бесконечно велико, — писал Мерриам. — Но всегда важно выбирать те вопросы, решение которых может принести науке и всему человечеству наибольшую пользу в данный отрезок времени».

Вопрос эволюции человека соответствовал этому требованию. «Посвятив значительную часть моей жизни продвижению исследований по истории жизни, — сказал Мерриам, — я проникся мыслью, что эволюция, или принцип поступательного развития и роста, представляет собой одну из важнейших научных истин».

Палеонтолог по профессии, Мерриам в то же время был христианином. Но вера всегда опиралась на науку. «Впервые я встретился с наукой, — вспоминал Мерриам в 1931 году, — когда, придя из школы, передал своей матери, как учитель в течение пятнадцати минут рассказывал нам, что описываемые в Книге Бытия дни творения — не обычные, состоящие из двадцати четырех часов, дни, а более длинные отрезки времени. Мы с мамой посоветовались — а она была шотландской пресвитерианкой — и решили, что это явная ересь. Но зерно уже было брошено. И я возвращался к этому все последующие десятилетия. Теперь я понимаю, что научное знание применительно к сотворению мира представляет собой первозданную и неизменную запись деяний Создателя».

Разделавшись таким образом с духовными аспектами творения, Мерриам превратил эволюционную теорию Дарвина в своего рода религию. Выступая в Университете имени Джорджа Вашингтона в 1924 году, он сказал об эволюции следующее: «В духовном смысле для нашей жизни нет ничего важнее возможности предвидеть результаты развития или совершенствования».

Мерриам утверждал, что наука даст человеку возможность принять на себя присущую Всевышнему роль и направлять эволюцию. «Научные исследования — это средство, при помощи которого человек сможет участвовать в своем собственном будущем, — заявил Мерриам в 1925 году в обращении к членам попечительского совета Фонда Карнеги. — Я уверен: имей он (человек) выбор между тем, чтобы эволюцию направляло некое высшее Существо, которое бы просто заботилось о человеке в течение всей его жизни, и между тем, чтобы какая-то внешняя сила установила определенные законы и позволила человеку пользоваться ими самостоятельно, он предпочел бы второе, взяв на себя свою долю ответственности».

«Согласно древнему преданию, — продолжал Мерриам, — человека изгнали из Эдема, чтобы он не познал слишком многого, чтобы он не стал господином самому себе. На востоке, у Сада Эдемского, был поставлен пламенный меч обращающийся, чтобы охранять путь к древу жизни. И человек должен был теперь работать, возделывать землю, чтобы познать ценность своего труда. Теперь он учится пахать окружающие его поля и жить согласно законам природы. Когда-нибудь в далеком будущем может появиться книга, в которой будет сказано, что человек достиг, наконец, такого уровня знаний, чтобы вернуться в Сад. И что у восточных ворот Сада он завладел пламенным мечом — символом власти — и поднял его над собой, как факел, освещающий ему дорогу к древу жизни». Завладеть пламенным мечом, получить власть над древом жизни? Интересно, хватило бы тогда в Эдеме места и для Бога, и для такого одержимого наукой человека, как Мерриам?

Возвращение на Яву

Заручившись финансовой поддержкой Фонда Карнеги, фон Кенигсвальд в июне 1937 года возвращается на Яву. Немедленно по прибытии на остров он нанимает сотни местных жителей и посылает их на поиски ископаемых останков. И таковые были найдены. Но практически все, что было обнаружено, являлось челюстно-черепными фрагментами, взятыми на поверхности земли близ Сангирана. Информация же о месте и обстоятельствах находок была весьма скудной и ненадежной. Это затруднило правильное определение их возраста.

Все время пока шли поиски в Сангиране, поисков фон Кенигсвальд оставался в Бандунге, примерно в 200 милях от места раскопок, хотя иногда, после получения сообщения об очередной находке, он туда и приезжал.

Осенью 1937 года Атма, один из коллекторов фон Кенигсвальда, отослал ему почтой височную кость, по всей видимости принадлежавшую окаменелому черепу гоминида. В сопроводительной записке сообщалось, что образец был найден неподалеку от берега реки Кали Тжеморо (Kali Tjemoro), как раз в том месте, где она прорывается через песчаник Кабухской (Kabuh) формации в Сангиране.

Сев на вечерний поезд, отправлявшийся в центральную часть Явы, утром следующего дня фон Кенигсвальд уже был на месте. «Мы собрали максимальное число рабочих, — рассказывает фон Кенигсвальд. — Полученную по почте височную кость я захватил с собой. Показав ее всем присутствующим, я пообещал 10 центов за каждый новый фрагмент, принадлежащий черепу. Это были большие деньги. За обычный зуб я платил от 1/2 до 1 цента. Мы вынуждены были держать расценки на таком низком уровне, потому что за каждую новую находку платили наличными, и когда яванец, к примеру, находил три зуба, он уже больше не занимался поисками до тех пор, пока находку не продавал. Таким образом, мы были вынуждены покупать огромное количество сломанных и бесполезных зубных осколков, чтобы затем выбросить их в Бандунге. Иначе, если бы мы делали это в Сангиране, рабочие предлагали бы нам купить их снова и снова».

Имея такой великолепный стимул, команда быстро набирала искомые черепные фрагменты. Позже фон Кенигсвальд скажет: «Там, на берегах небольшой речки, почти пересыхающей в это время года, лежат вымытые из песка водой остатки черепов и конгломераты, содержащие тринильскую фауну. В компании возбужденных туземцев я карабкался по крутым берегам реки, не пропуская ни одного костного фрагмента. Я пообещал платить по 10 центов за каждый осколок того черепа. Но я недооценил способности моих цветных коллег делать «большой бизнес». Результат оказался ужасным! За моей спиной они разбивали кости на части, чтобы увеличить количество предлагаемых мне фрагментов!.. Мы сумели собрать около сорока фрагментов, тридцать из которых принадлежали нашему черепу… И они составили почти идеальную черепную коробку существа, именуемого Pithecanthropus erectus. Наконец мы получили то, что так упорно искали!»

Но каким же образом фон Кенигсвальд узнал, что