именно мы и беседовали во время вашего отсутствия. Итак, если до 1438 года еще возможны были, так сказать, закономерные об этом сомнения и колебания, то после этого срока им не осталось никакого места.

Иеромонах. Не могу догадаться, что же такое произошло в сие лето?

Беженец. Начало Флорентийского Вселенского собора, на который собрались представители Запада с самим Папой во главе. С еретиками не собираются на Соборы. Самый факт этого Собора, даже если он и не привел бы ни к каким практическим последствиям, имеет неизгладимое, исключительное значение в истории Церкви, потому что им обличена и навсегда сделана недействительной и нецерковной та точка зрения, которая, очевидно, поддерживается и отцом Иеромонахом. Если бы так смотрела Церковь на католиков, то не поехали бы все греческие иерархи, с самим непримиримым Марком Ефесским включительно, в Феррару, как не поехали бы на какой-нибудь сектантский съезд. Ехали не на парламент религий, а на Собор. Уже из этого одного следует – и этому обязаны подчиниться все действительно послушные сыны Церкви, а не самочинные раскольники, упорствующие в расколе до еретичества (ибо, конечно, упорный и застарелый раскол уже есть еретичество). Как была возможна мысль о Соборе и факт Собора, и это несмотря на Фотия, Керуллария, вековую травлю и дрязги с обеих, конечно, сторон. Итак, самый факт Собора обязывает, он сам по себе имеет уже догматическое значение, поскольку свидетельствует, что раздор не нарушает церковного единения. А затем это единение и даже общение было на самом Соборе торжественно восстановлено и могло бы быть отменено только новым Вселенским же собором. И если восточные опять вернулись к старому бунту и нарушили общение, то вина на этот раз падает уже всецело на них, только они, а с ними и мы, в расколе, Римская же Церковь в нем не повинна. И нам надо покаяться в грехе расторжения церковного единства. Но, разумеется, эта сторона значения Собора есть даже и не самая важная, потому что гораздо важнее то, на чем восстановлено это единство, его догматическая основа. После Собора греки, а вслед за ними и русские, мотивировали свое отделение от Вселенской Церкви тем, что им не удалось настоять на своем и заставить латинян отказаться от своих догматов. Обычная формула, что греки предали там свое Православие. Но что же это за отношение к Собору? Неужели по формуле «und der Konig absolut, wenn er unsern Willen tut»? Ведь спорили, обсуждали все эти вопросы в течение веков, на самом Соборе также происходило предварительное, и если не исчерпывающее обсуждение, то потому лишь, что исчерпать эти вопросы невозможно, как и все догматические вопросы. Но ведь и соглашение это все-таки прошло подавляющим большинством. Так что же, все это соборование-то в ваших глазах есть так себе, только кукольная комедия, соборное «изволися Духу Святому и нам» есть простой штемпель, который имеет силу, если прикладывается к одному мнению, и превращается в «измену Православию» в другом? Разве это не Протестантизм, и притом самый резкий?

Иеромонах. Собор может быть истинным и разбойничьим. И если он выставляет в качестве догматов прямые ереси, он теряет всякий авторитет.

Беженец. Значит, вся правящая Церковь оказывается в ереси, и разбойничьей? Подумайте, куда ведет эта логика… А затем, ваше суждение могло бы иметь формальное основание в том, что на Флорентийском Соборе приняты догматы, находящиеся в прямом противоречии с принятыми ранее церковными догматами же, например, было бы допущено арианство, монофизитство, иконоборчество и подобное. Ничего подобного не было.

Важнейшими догматами, установленными во Флоренции, являются учение об исхождении Святого Духа от Отца и Сына и папский примат. Ведь всего было принято четыре положения: о квасном и неквасном хлебе, о признании обоих обрядов, восточного и западного, о чистилище, о действенности молитв за усопших, особенно литургийных, за находящихся в нем, о блаженстве праведных и адских мучениях грешников. Да где же, на каком же Соборе обсуждались вопросы о Духе Святом и установлен об этом догмат?

Иеромонах. Догмат от исхождении Святого Духа от Отца установлен, как известно, на Втором Вселенском соборе, а в дальнейшем, на Третьем и Шестом, прибавлено еще запрещение прибавлять или изменять никео-константинопольский текст Символа веры, что было подтверждено, даже при участии западных, на Соборе 876 года при Патриархе Фотии.

Беженец. Вы знаете, сколько исторических возражений делается против этой справки, когда даже текст-то этот не был еще установлен в кристаллизованную формулу и читался по-разному. Но больше всего меня поражает духовное буквоедство в этом мнении, вот уж поистине «буква мертвит». Да разве может быть запрещение изменения на будущее, не противоречащее смыслу, а раскрывающее его, дающее ответ на новые вопросы? Исходящего от Отца – тогда, на Втором Соборе, когда речь шла о том, чтобы отразить лишь творчество пневматологов, вовсе отрицавших божественную ипостасность Святого Духа, этого было достаточно, и формула была ясная и недвусмысленная. Но появился в дальнейшем новый вопрос, который вовсе не предвиделся на Втором Вселенском соборе и представляет собой дальнейшее раскрытие догмата, именно об участии или неучастии Сына в изведении Святого Духа. И при этом новом вопросе сохранить прежнее значение формулы стало уже невозможно, потому что, даже сохранив ее текстуально неизменной, мы вводим в нее новый смысл, то есть изменяем, и нечего себя и других обманывать этой мнимой верностью старой букве. Для нашего догматического сознания «от Отца исходящего» не может остаться в прежней неопределенности, а может быть только двоякий смысл: или от одного только Отца, έχμνου τοΰ Πατρός, то есть фотианское богословие, которое, почему-то стало отождествляться, разумеется без достаточного к тому основания, с Православием, или же филиоквистический смысл, то есть filioque, или δια υιοϋ. И вот это-то реальное содержание формулы «от Отца исходящего» должно неизбежно составить предмет нового догмата, который в Католичестве принят уже давно, а для всей Церкви Вселенской – только во Флоренции.

Светский богослов. Позвольте вам напомнить, что то, что вы теперь вслед за католиками именуете «фотианским богословием», в действительности и есть учение Православной Церкви, как вы и можете убедиться из ее вероучительных определений и богословских трактатов от святого Фотия до наших дней.

Беженец. Но в таком случае как же было возможно столь продолжительное и торжественное обсуждение его на Флорентийском Соборе в присутствии и при участии представителей всей Вселенской Церкви? Повторяю, разве могли бы обсуждать, например, арианское или несторианское богословие, еретичность которого уже известна и само собой разумеется? А уж если говорить о недавнем времени, так разве не велись предварительные переговоры со