Тайбек говорил, а Виктор уже понимал – не будет у этой сказки счастливого конца.

– Он их убил. – Игнат не спрашивал, Игнат уже знал правду.

– Убил. – Тайбек кивнул и кулаки сжал с такой силой, что побелели пальцы. – Я с прошлым своим покончил, жил только ради них. Денег хватало, любви хватало. Все было, а он отнял. Пришел, когда я отсутствовал, не один, с бандой. Банды той у него больше нет, я всех вырезал, одного за другим, но легче мне не стало. Мертвец перед вами стоит. Вот тут, – он стукнул себя кулаком в грудь, – ничего нет. Мертвец. Ты меня понимаешь, кунак, у тебя там тоже ничего нет.

Игнат промолчал, ничего не сказал, но было видно – не ошибся татарин.

– Они ночью налетели, полдеревни вырезали, ни женщин, ни детей не пощадили. Искали золото. Нашли. Исчезли. Я тоже искал, у людей спрашивал, деньги обещал. Никто мне ничего не сказал, потому что залетные. Сегодня здесь, завтра там. И свидетелей нет. Никто ничего не видел. А тот, кто видел, молчал, даже за деньги не хотел говорить, потому что боялся.

– Как же ты его нашел? – спросил Игнат, стряхивая со штанов комья кладбищенской земли.

– Нашел, потому что только в этом теперь был смысл моей жизни. Пошел к отцу. Не виделись мы с ним много лет. Он шаман, я воин, разные у нас дороги. Думал, может, и нет его уже в живых. Ошибся. Он меня ждал, и зачем пришел, знал. Духи рассказали. Вот только помогать не захотел, дал вот этот нож, – Тайбек показал свой нож, – сказал: «Сам решай. К реке иди, воду кровью пои. Если вода откликнется, если есть в тебе родовая сила, сам со всем справишься». А не было во мне силы. Той, про которую отец говорил, не было. Тогда мне так казалось. И надежды не осталось, только тьма вокруг, и в душе тьма. К воде иди, кровью пои… Я пошел. И поил. – Он поддернул рукав, показывая длинный белый шрам. – Умереть хотел.

– Не приняли?

– Меня не приняли, а кровавой жертвой не побрезговали. Она красивая была. Волосы – серебро, глаза – безлунная ночь. Только руки ледяные. Дотронулась, и все, понял я, что умираю, заберет она меня с собой.

– Кто – она?

– Албасты.

– Айви? Моя Айви?!

– Не твоя. – Тайбек покачал головой. – Твоя молодая, а эта старая, сильная. Когда старухой оборачивается, сил нет на нее смотреть, а когда девкой – сил нет глаза отвести. Вот такая она. Почему сразу не убила, не знаю. Может, почуяла и во мне силу, те крупицы, что от рода остались, а может, злость мою почуяла. И боль. Из реки меня вытащила, на берег бросила, сама напротив села, волосы распустила, стала гребнем расчесывать. А волосы как живые, кольцами змеиными сворачиваются, вокруг рук ее обвиваются.

Виктора замутило от рассказа Тайбека и от своих собственных жутких воспоминаний.

– «Говори» – велела и посмотрела так, что не захочешь, а заговоришь. А я ведь хотел. Я не боялся ни ее, ни смерти. Наоборот, ждал, когда же она наконец коготь свой мне в горло воткнет. И рассказал все, что душу жгло, покаялся перед смертью. Ей же скучно небось, вековухе неупокоенной. Места там дикие, людей нет, а тут я с рассказами. Слушала она меня и все время менялась: то старуха, то девка. А потом вдруг сказала: «Хочешь, я тебе помогу, покажу, кто твою жену и детей убил? Своими собственными глазами все увидишь». Я согласился, даже не стал спрашивать, что албасты взамен попросит. Что бы ни попросила… А она, прежде чем показать, подарила мне вот это. – Тайбек посмотрел на свое кольцо. – Велела надеть и больше не снимать. Надел. Кольцо впору пришлось, хотя поначалу казалось, что велико.

– Она показала тебе Сиротку? – спросил Игнат.

– Нет. – Тайбек поморщился, как от боли. – Она, бездушная, показала мне все, что Сиротка сделал с моей женщиной и моими детьми. В зеркале серебряном показала, на чешую похожем. Я смотрел и не мог отвести глаз, даже зажмуриться был не в силах, трижды умер с каждым из них, и смерть их на всю жизнь запомнил. Бездушная… Или просто не умеет по-другому, разучилась, потому что старая очень. Теперь я все знал, я только не знал, как эту падаль отыскать.

– Она подсказала.

– Подсказала. Стражевой Камень в своем зеркале показала, обещала помочь. И вот я здесь. Полгода на острове штаны просиживал, ждал. Уже начал думать, что обманула меня албасты, а тут он объявился. – Тайбек улыбнулся, и улыбка его была пугающая. Неживая албасты из Викторовых кошмаров улыбалась точно так же. – Не обманула.

– Не обманула. – Игнат подошел к нему вплотную, спросил: – А что она потребовала взамен?

– Тебе ли не знать, что нежить просто так ничего не делает. – Тайбек усмехнулся теперь уже своей прежней хитроватой ухмылкой. – Сам-то что пообещал? Молчишь? Вот и я промолчу. Ты теперь про меня и так почти все знаешь. Другому бы я за такие знания давно глотку перерезал, а с тобой, кунак, видишь, по-доброму разговариваю. Не трогай Сиротку и мастера Берга придержи. Все будет, смерть его женщины неотомщенной не останется. Я ее имя Сиротке тоже назову, когда он будет умирать. А умирать он будет долго, потому что много имен ему услышать придется. Я все эти имена знаю. Вот тут они у меня все. – Он постучал себя пальцем по лбу.

– Почему ты его до сих пор не убил? – спросил Игнат. – Зачем тянул? Евдокия сейчас была бы жива.

– Евдокия была бы жива, так другая какая-нибудь женщина умерла бы. Он никого больше не убьет. Обещаю. – Тайбек задумчиво посмотрел на разверстую могилу, сказал: – А ты, кунак, мне тоже кое-что обещал. Пришло время.

– Что ты хочешь, Тайбек?

– Чешую. Ту, что ты из озера выловил. Одну-единственную чешуйку. Не переживай, остальных для твоего дела хватит.

– После похорон ко мне зайди, – велел Игнат после недолгого молчания. – Отдам…

Когда хоронили Евдокию, выглянуло солнце, желтыми лучами растолкало тучи, зажгло румянец на безмятежном Евдокиином лице. Пришел Кайсы. Как узнал? Молча шагнул к гробу, накинул на ноги Евдокии полог из лисьих шкур, чтобы не замерзла по дороге в лучший мир.

Август не плакал, только шептал что-то неразличимое. Может, молитвы, а может, проклятия. А когда первые комья земли забарабанили по крышке гроба, развернулся и побрел прочь. Они нашли его на маяке, в стельку пьяного, расхристанного, в ворохе валяющихся на полу набросков. Август рисовал памятник, готовился к самому скорбному своему проекту.

Начавшаяся снова метель продержала их четверых на острове почти две недели. Даже Кайсы не рискнул уйти, сказал, что волчья стая уж больно большая, одному ему с ней не справиться. Эти две недели вынужденного затворничества каждый из них жил своей жизнью, другим не мешал, но присматривал, чтобы не случилось беды. В сердцах их рождалась необъяснимая уверенность, что весной все случится: обретут плоть и их страхи, и их надежды. До весны оставалось тридцать пять дней…

* * *

Весна началась так же внезапно, как до этого зима. Не было борьбы и передачи власти, просто начал таять снег, превращая дороги в непролазное грязевое месиво. А лед на Стражевом озере исчез в одну ночь, ни льдинки не осталось. Серые волны пригнали к берегу кости тех, кто не пережил зиму, кого не отпустило озеро. Костей оказалось много, значит, зиму не пережили не только те, о ком знали, были и другие несчастные.