Застывшая на ее лице боль постепенно превращалась в гримасу ярости. Она взмахнула руками, словно набрасывая что-то на Дракулу. Потом еще раз. Это было красивое движение — она как будто пыталась доплыть до него стилем «баттерфляй». Но я заметил, что ее руки начинают меняться.

Сперва они сделались серыми. Потом они начали быстро толстеть, а их уродливо удлиняющиеся пальцы, соединенные темными перепонками, стали превращаться в огромные мшистые крылья, каждый взмах которых посылал вперед волну ветра.

Этот ветер быстро достиг силы урагана. Стоящая в зале мебель пришла в движение — ковры взлетели, кресла и диваны поехали по полу. Только стол, на котором сидел Дракула, оставался неподвижным.

На месте Геры было уже что-то неопределимое — серая туша, машущая крыльями все сильнее и быстрее. Стол с Дракулой покачнулся — и тогда он поднял руку.

В ней вспыхнул золотисто-голубой огонек. Он растянулся вверх и вниз, превратившись в тонкий золотой посох, которым Дракула стукнул в пол. Ослепительно сверкнуло, и на несколько секунд я перестал видеть. А когда ко мне вернулось зрение…

Стол с сидящим на нем Дракулой исчез. Вместо него я увидел огромный цветок с красными лепестками, поднявшийся из пола. В его центре стояла тонкая синяя фигурка Дракулы. Он делал странные движения руками.

Его ладони были пусты. Но он непонятным образом так перемещал их в пространстве, что в некоторых местах они оставляли свой отпечаток, или тень. Каждая из этих теневых рук держала какой-то предмет. Один был отдаленно похож на колокол, другой на трезубец, третий на веер. Три остальных предмета не были похожи ни на что из мне известного. Все это тут же начинало тускнеть и расплываться, но руки Дракулы снова оказывались в тех же местах, и их воздушные отпечатки опять становились плотными и материальными. Потом его руки начали двигаться с такой скоростью, что перестали быть различимы. И тогда я отчетливо увидел существо с шестью руками, каждая из которых сжимала атрибут неземного могущества.

— Предатель! — хрипло крикнула Гера.

Это была уже не Гера, а с каждой секундой разрастающаяся Иштар. Она махала крыльями все яростнее, и все, что попадало в фокус создаваемого ими ветра, срывалось с места, катилось по полу и расшибалось о дальнюю стену зала. Потом рухнула и сама эта стена, за которой открылось черное ночное небо.

Тогда стоящий в огромном цветке Дракула взмахнул одновременно всеми шестью руками, и между ним и Иштар появилась прозрачная голубоватая стена, похожая на заледеневшее стекло. Крылья Иштар несколько раз ударили по преграде, не причинив ей никакого вреда, а затем одно крыло разрослось настолько, что зацепило меня и швырнуло на прозрачную стену.

Я пришел в себя оттого, что кто-то плеснул мне в лицо очень холодной водой. Кажется, даже с льдинками — одна из которых больно уколола меня в закрытое веко. Я открыл глаза. Передо мной стояла одна из прислужниц Иштар. В ее руках было серебряное ведерко для шампанского.

В первый момент мне показалось, что прислужница свисает с потолка. А потом я понял, что она как раз стоит на земле — это я сам свисал с золоченой жерди.

Увидев, что я пришел в себя, прислужница тут же исчезла за дверью. Я поймал рукой витой шелковый шнур, потянул за него, и похожая на огромное резное стремя конструкция опустила меня к полу. Все еще избегая смотреть на голову Геры в ее перламутровой раковине, я слез с жерди, поднялся на ноги (они прилично затекли, чего никогда не бывало со мной в собственном хамлете) и взялся руками за голову. Голова болела так, словно я ударился об эту стену на самом деле.

Вдруг я услышал тихий голос Геры и вздрогнул от неожиданности. Она пела.

— Затянуло бурой тиной гладь усталого пруда.

Ах, была, как Буратино, я когда-то молода…

Этого я не ожидал.

Я поднял на нее взгляд. Гера смотрела в угол. На ее глазах блестели слезы. Я заметил тонкую вертикальную морщинку между ее бровями — раньше ее не было.

Только что я думал о тысяче разных вещей — и главным моим чувством был страх. Но все это сразу исчезло, и осталась одна жалость. Я шагнул к ней, обнял ее голову и принялся гладить ее волосы, бормоча слова невнятного и, главное, очевидно лживого утешения:

— Ну что ты, милая, что ты. Не надо… Все будет хорошо…

Но Гера плакала все сильнее, так, что скоро на моей рубашке образовалось большое мокрое пятно. Потом она поглядела мне в глаза и тихо спросила:

— Рама, скажи. Только честно. Ты меня хоть чуть-чуть еще любишь?

— Не знаю, мышка, — сказал я. — Наверно, немного да. Просто ты меня неудачно кусаешь. Когда я в депрессии.

— Спасибо, — прошептала она. — Даже если врешь. А теперь иди сюда… Нет, ближе. Еще ближе… Не бойся. Не проглочу.

Я сильно опоздал на встречу в Зале Приемов. Когда я вошел, Энлиль Маратович вовсю распекал сжавшихся халдеев:

— У мусульман пророк! У евреев богоизбранность! У американцев свобода! У китайцев пять тысяч лет истории! А у нас ничего нет. Ничего вообще, за что нормально оскорбиться можно. Пятьдесят миллионов положили — и не считается. Наоборот! Нам еще и говорят — а ну повинились по-бырому перед английской разведкой! Вот как западные халдеи работают! А вы… Сколько лет уже ничего в ответ выдать не можете! Даже в тактических вопросах тонем. Просрали все дискурса. Россия не в состоянии изготовить ни одного ударного симулякра, способного конкурировать на информационном поле боя с зарубежными образцами… Ни од-но-го! Позор! Мне вам что, горло порвать и кровь выпить, чтоб вы поняли, как все серьезно?

— Работаем, — еле слышно сказал Калдавашкин.

— Я результаты хочу видеть, понял? Результаты!

Энлиль Маратович наконец заметил меня и недовольно кивнул.

— Ладно, — сказал он, успокаиваясь. — Все в сборе. Можно начинать.

Калдавашкин положил свой дипломат на пол, открыл его и привел в боеготовность находящийся внутри проектор. Видимо, предполагалась демонстрация.

— Здесь нет экрана? — спросил он.

Энлиль Маратович указал на потолок.

— Давайте вон туда. А что показать хотите?

— Конечную фазу, как вы велели. Через восемь циклов и шесть ветвлений.

— Вы что, уже просчитали все? — удивился Энлиль Маратович.

— Угу, — сказал Калдавашкин. — Дело-то ответственное. Ночами не спали.

— Ну давайте.

В зале было полутемно, поэтому свет гасить не пришлось. На потолке зажегся бледный прямоугольник света. Я увидел заполненный людьми зал и длинный подиум с надписью «Гражд@нка ГламурЪ».

По подиуму шла модель в сложно устроенных женских тряпках, которые напоминали несколько разноцветных шарфов, прикрывающих ее грудь и бедра. Дойдя до края подиума, она охватила себя руками за плечи и запрокинула голову, изобразив эдакую свечу, тающую под огнем страсти. Выждав пару секунд в этой позе, она призывно глянула в объектив и сказала: