– Все, Рафида, нужно отнести гроб, – с силой сжал ей плечи и она, обмякнув, повисла у него на руках, подчиняясь. Саша медленно отошел с нею назад.

За могилой стояла шеренга почетного караула с автоматами наизготовку. Перед ними стоял офицер с поднятой рукой. Он ждал момента, когда гроб опустят в могилу. Трое призывников вынесли крышку, держа ее над головой.

Ее положили на гроб и заколотили гвоздями, так как декоративные шурупы не ввинчивались. Когда гроб стали опускать в могилу, грянул залп. Всего их было три, и Саша почувствовал удовлетворение от почести, которую оказали его отцу. Он встал на краю могилы и бросил на крышку гроба горсть кладбищенского песка. То же стали делать остальные. Могилу зарывали лопатами рабочие, скидывая в нее массивные глыбы льда и остальной песок. Поставили в изголовье временной крест. Который сделали вкопанным прямо у гроба.

Глядя на то, как они работают, Саша вдруг почувствовал умиротворение. Всё, отец был похоронен дома, в освященной земле, с соблюдением обрядов и воинских почестей. Странно, но он понял, что выполнил все желания отца и может даже больше: спас его душу, принес в нее мир, и отец обрел вечный покой. В душе Сашу больше не волновало, что кто-то с тела отца украл деньги или что его вынудили сделать вскрытие. Все это было для него абсолютно неважно. Злобы больше не было, было лишь умиротворение. Несмотря на свой аналитический ум, Саша и представить себе не мог, что его состояние так изменится. Насождаемое и культивируемое массовой субкультурой представление о мести заставляло его до этого момента считать, что, немного передохнув, он вернется и уничтожит всех мародеров, которые повстречались ему на пути. Ему казалось, что он будет испытывать удовлетворение от их страха и боли, но теперь он поразился охватившему его чувству. Смутно он понимал, что так это и бывает, так и должно быть. Он простил. А значит, остался свободным человеком.

«Не может быть, чтобы войско лукавого и Святое воинство беспрепятственно пополнялись душами. Одна из сторон обязательно преграждает путь новому пополнению. И я могу быть спокоен, что защитил душу отца. Он теперь ангел. Теперь он прозрел и много понял. Откуда у меня эти мысли? – думал Саша. – Наверное, в самом деле, в момент душевного волнения воспринимаешь мир по-другому». Все события, сам уклад жизни, которым жил Асов, сейчас воспринялись им как ничего не значащая картинка, и воспоминания мелькали образами в сознании, как вид сквозь пыльное и толстое стекло. Действительно, все казалось бессмысленной суетой перед вечностью. Мир – бессмысленной пустыней, жизнь – уроком.

В тот момент Саше показалось, что спала пелена, которая направляла его мысли в определенную сторону. «Да, мир не плоский шарик. За его границей что-то есть», – думал Саша.

Ну вот вроде бы и все. Но это неправильно. Нельзя оставлять человека. Нужно знать, что же было с Сашей дальше. А дальше было следующее.

С кладбища все поехали на поминки в одно из кафе, Саша ехал вместе с мамой в автобусе для гостей, пытаясь успокоить рыдающую мать. В кафе Сашу буквально выловила тетя Тоня и повела в банкетный зал, где усадила во главе стола. По левую руку от него посадили бабушку и Рафиду. По правую села сама тетя Тоня с дочерью. Деда отсадили куда-то вдаль, а мама села за другой стол. Выпивали за новопреставленного, и это слово возвращало Сашу мыслями к могиле. Здесь уже начались траурные речи с «крокодильими слезами». А Саша молча выпил три рюмки, чувствуя лишь горечь, и с отвращением смотрел на то, как бабушка, практически засыпая, ела поминальные блюда. Пища текла и скатывалась у нее по подбородку, но она, не замечая этого, продолжала есть. На предложение выпить четвертую рюмку водки Асов ответил, что свою дозу он уже выпил сполна. Потом Саша рассказал тете подробности поездки и, не дождавшись окончания поминок, ушел вместе с матерью. Он был таким уставшим, что ничего не замечал вокруг. На поминках большинство тостов сказал дядя Саша, который называл себя отцовским другом, но в гарнизон так и не приехал, когда там был Асов. Еще много говорил обиженный дед, но Сашу тихонько увела домой мама.

Дома Саша бродил из угла в угол, о чем-то думая. Мать, уставшая после бессонных ночей, да еще и выпив спиртного, не контролируя себя, с обидой заявила Саше, что он ее «кинул». Конечно, она была обижена. Ее не посадили за один стол с сыном, и никто не высказал ей соболезнований. Но Сашу ужаснуло такое обвинение.

– Мне тетя Лена это сказала, – рыдала мама. – «Это ты, ты с ним прожила двадцать лет, это ты от него сына родила, не она. Ты должна была рядом с ним сидеть». А ты сидел за одним столом с теми, которые его убили. Это ведь они ему здесь жизни не давали, и он был вынужден мотаться туда-сюда. Никогда ему не помогали, а только козни строили. А ты о матери даже не подумал.

Мама убежала на кухню, плача. А Саша почувствовал внутри такую боль, какую только может испытывать человек, обвиненный единственным дорогим человеком в деянии, за которое он никогда не сможет получить прощение. Точнее сам себя никогда не простит. Асов прошел на кухню, посмотрел на маму. Она, глотая слезы, стояла у стола спиной к сыну и что-то резала на нем.

– Мам, ну как ты могла сказать, что я тебя «кинул»? – помолчав, с грустью спросил он. Мама заплакала, подошла к нему и обняла.

– Прости меня, сынок, – сказала она, отчего груз боли исчез у Саши.

Он обнял ее, и стал гладить по спине:

– У меня же всего было двое людей, которые держат меня на этом свете. Теперь один.

– Не говори так. Прости меня, – опять произнесла мама, – прости.

– Ну, ничего, мам. Вот увидишь. Все будет очень хорошо.

– Ты же подвиг совершил, почти невероятное. Лежал бы он сейчас неведомо где.

– Знаю, а он и не думал, что я на такое способен ради него. А теперь все будет хорошо. Он доволен.

– Как только ты вернулся, отношение ко мне сразу же переменилось, – продолжила жаловаться ему мама. – Мы же вместе с Тоней занимались устройством похорон, постоянно перезванивались. Опасайся ее. Ты же знаешь, у нее это порыв сентиментальности. Скоро пройдет, и все будет как раньше.

– Да нам-то какая разница? – ответил ей Саша. – Нас теперь с ними ничего не связывает. Зла на них я не держу, мы будем жить сами по себе, а они сами по себе, как знают. Для нас самое главное – это самим все сделать правильно.

– Да бог с ними, – согласила она. – Бог им судья.

На следующий день Саша встретился с Рафидой и тетей Тоней. Они обговаривали процедуру вступления в наследство и решали, как помочь Рафиде. Та осталась без средств к существованию, с маленьким ребенком на руках в заброшенном гарнизоне. На тот момент у нее не было ни копейки денег. Саша сокрушался, что не имеет возможности помочь ей. Он решил попробовать выжать из государства все, что только можно. С сослуживцами отца, которые могли бы помочь устроиться на работу в гарнизоне, связаться не получалось. Решив предварительно, как дальше действовать, они разошлись. От тети Тони Саша узнал, что перед отъездом отец оставил на сохранение у деда около десяти тысяч. После вести о его гибели дед отдал деньги тете Тоне и та полностью потратила их на похороны. Саша был недоволен ее поступком, так как считал, что покойник не должен оплачивать свои похороны, а деньги были нужнее Рафиде. И он решил съездить на съемную квартиру отца. Ключи от нее он успел забрать из милиции. Мать не отпустила его одного, и они поехали вместе. На квартире они нашли еще упаковку в десять тысяч, и когда Саша разбирал отцовские документы, дверь квартиры, которую он запер изнутри на щеколду, кто-то попытался открыть. Саша открыл дверь и увидел на пороге тетю Тоню с ключами, которые та взяла у Рафиды. Учитывая, что тетя Тоня не предупредила Сашу о своих намерениях, это оскорбило его, и он снова перестал ей доверять. Рафида тоже приехала с тетей Тоней и, воспользовавшись случаем, все-таки родня фактически лишила его возможности видеться с нею, Саша передал ей найденные деньги. Сверяя книжки банковских вкладов и сосчитав суммы денег, оставленные отцом в Опольске, Саша установил, что отец вез с собою около тридцати тысяч, а официально при нем нашли гораздо меньшую сумму. Теперь Саша знал, в краже какой суммы денег он обвинит вдовских милиционеров. «Руки отрублю им, – думал Асов. – На Руси ворам всегда отрубали руки».