Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но это реально было не мое дело, так что больше ничего выяснять не стала.
И, кстати, этот разговор неведомым образом отвлек от дальнейшего падения в бездну отчаяния и придал силы.
Вот только пить хотелось…
Заметив, что я сухо сглатываю, Аня встрепенулась:
— Так, сейчас воды тебе дам… А то что-то мне не нравится, как ты дышишь, может, аллергия на эту дрянь…
— Да нет, сразу бы проявилась…
— Накопительный эффект…
Аня встала и ушла в дальний угол комнаты, где лежал рюкзак Ваньки с бутылкой воды в нем, и в этот момент все загрохотало!
Да так , что у меня немедленно заложило уши.
Я перепугалась ужасно, закричала и свалилась с кровати.
Ударилась головой о край соседней койки, в глазах потемнело…
— Ляля! — голос Ани доносился словно из погреба, глухо, надтреснуто…
А затем я ощутила себя в раю. Потому что оказалась в руках Бродяги.
Я смотрела на него, моргала тупо, не веря в то, что вижу, настолько перемена ситуации была неожиданной.
Вот только что мы с Аней мучились страхом неизвестности, гадая, кто успеет первыми: Аминов или наше спасение, и буквально через секунду — я уже в объятиях своего мужчины!
Рай… Не иначе, галлюцинации от удара о койку…
Я подняла руку и, словно во сне, провела пальцами по колкой щетине Бродяги. И только в это мгновение начала осознавать происходящее, задохнулась от узнавания, захлебнулась счастьем! Заплакала!
Все кончилось! Всевышний, все, все кончилось!
Он рядом, мой Бродяга, мой самый главный, самый лучший, самый-самый… Тот, за чьей спиной мне так хорошо, так счастливо!
— Котенок… — в голосы Бродяги сквозили тревога и отчаяние, — котенок… Что болит? Где? Говорить можешь? Узнаешь меня?
А я не могла ответить, все смотрела на него, все трогала, больше доверяя своим пальцам, чем глазам.
Бродяга закусил губу, лицо исказилось мучительной болью, а затем я взлетела.
— Сейчас, котенок мой, сейчас, сейчас… — бормотал он, — потерпи… Чуть-чуть… Все скоро кончится…
А я так хотела ему сказать, что уже все кончилось.
Он рядом, а значит, все хорошо…
Все великолепно!
После полумрака подвала свет в вестибюле показался ослепительным, и я пугливо спрятала лицо у Бродяги на груди.
— Ты что? Котенок… — забормотал он, и руки чуть дрогнули от тревоги, — плохо? Плохо?
— Нет… — прошептала я, судя по всему, неожиданно для него, — все хорошо…
И тут же ощутила, как он чуть-чуть расслабил до этого каменные плечи.
Перехватил меня поудобней, так, чтоб можно было заглянуть в лицо, и уставился встревоженно мне в глаза:
— Котенок… Скажи, где больно? Губы? Голова? Он… Тебя бил?
— Все хорошо… — твердила я, как заведенная, любуясь его лицом, самым красивым на свете, самым любимым. — Все хорошо с нами…
Бродяга почему-то не поверил, забормотал что-то про скорую и потащил дальше, через длинный вестибюль, а я расслабленно откинулась на его плечо, словно по волшебству успокаиваясь и вновь обретая способность замечать происходящее вокруг.
А вокруг много чего происходило, на самом деле.
Буквально в паре шагов от нас стоял Каз с несколькими очень серьезного вида мужчинами, а между ними, едва держась на ногах… Аминов!
Я вздрогнула, Бродяга чутко на это отреагировал, прижал меня к себе сильнее, ускорился, явно желая побыстрее отнести на улицу, к машине, но я быстро пришла в себя и попросила, стараясь быть как можно более убедительной:
— Пожалуйста, поставь меня на ноги. Пожалуйста. Мне надо…
Я очень боялась, что Бродяга не послушает меня, и я не смогу ничего сказать убийце своего отца.
Но он остановился, выдохнул и спокойно поставил меня на пол.
Аминов уставился на нас заплывшими от крови глазами, безумно оскалился, переводя взгляд с меня на Бродягу и обратно.
— Так вот кто тебя трахает… Дрянь… Как же я раньше-то… — он посмотрел на Бродягу, захрипел с ненавистью, — это ты, тварь, убил Марата!
Бродяга кивнул спокойно, никак больше не желая отвечать Аминову. Он не считал нужным с ним разговаривать.
А я посчитала нужным.
Сделала шаг, поддерживаемая заботливыми руками Бродяги, посмотрела на убийцу своего отца:
— Я знаю, что это вы убили папу, — звонко и четко сказала я, — и я видела это. И второго, того, кто был с вами, помню по голосу. И узнаю.
— Зря я с тобой церемонился, — ощерился Аминов, — надо было сразу после десятого класса, когда Марат тебя захотел, в дом забирать. Твой папаша был согласен.
— Вас посадят, — прервала я его, не желая слушать больше гадости, — надолго.
— Посмотрим… — усмехнулся он, — не думай, что тут все с рук сойдет. И Хазару тоже. Ему вообще никакого резона за чужую дырку шевелиться.
И столько было высокомерного перенебрежения в его голосе, что я поняла: Аминов не считает меня или Бродягу людьми, хоть сколько-нибудь достойными его внимания. И сейчас, осознав, что я имею мало отношения в Хазарову, успокоился и уверился, что все решится в его пользу. В конце концов, в его мире не было вариантов, при которых стоило бы так жестоко мстить за женщину своего подчиненного, а значит, Хазарова ввели в заблуждение…
Бродяга позади меня напрягся и двинулся вперед, Каз, выругавшись, поспешно встал у него на пути, Аминов торжествующе улыбнулся, посмотрел за спину Бродяги… И неожиданно побледнел, да так, что, кажется, даже кровоподтеки на лице стали светлее.
А затем забормотал совсем другим голосом, униженным, просящим:
— Хазар… Хазар, она — твоя, что ли? И пацан? Хазар… Я не знал, Хазар…
Я повернулась и увидела, как из служебной двери выходит Хазар с Аней на руках. Рядом с ними взволнованно прыгал Ванька, и в этот момент только слепой и полный дурак не понял бы, что Хазар с Ванькой — близкая родня.
Аминов не был дураком. И понял…
И вот теперь, судя по всему, испугался по-настоящему.
Потому что одно дело, когда Хазар впрягается за чужую
