Мартиросов был встревожен больше других, ведь на нем лежала ответственность за ведение переговоров от имени Советского Союза. Он пытался дозвониться до Москвы, но безуспешно. Я сказал ему: «Либо вы принимаете решение, но если вы не примете правильного решения, то будете виновным в глазах вашего руководства в срыве выдачи угонщиков». Мартиросов отошел в сторонку и через одну-две минуты сказал: «Я решил. Я даю обязательство от имени СССР, что к угонщикам не будет применена смертная казнь». Это был из ряда вон выходящий поступок для советского чиновника. Он принял решение от имени государства без разрешения вышестоящего руководства. Впоследствии Мартиросов был награжден орденом за принятие правильного решения в критической ситуации. Генералу Зайцеву было присвоено звание Героя Советского Союза за его действия во время операции и освобождении захваченных детей. Я тут же обратился к Сергею Гончарову и сказал ему, что вылет разрешен и что он может скомандовать бойцам «Альфы» забирать преступников. Порядок распределения преступников по двум самолетам и двум группам подразделения «Альфы» и передачу их израильской полицией мы с Гончаровым оговорили заранее. Полицейские машины, в которых находились угонщики, уже стояли на летном поле в ожидании разрешения на передачу преступников советской стороне.

Мы направились к самолету Ту-154, который привез группу «Альфа» и стоял на взлетной полосе аэропорта Бен-Гурион. Я полагал, что бойцы группы не будут заинтересованы в том, чтобы их фотографии появились в международной прессе. Не говоря уже о том, что репортеры просто горели желанием сфотографировать, как израильские полицейские передают заключенных в руки советского спецназа, а в той ситуации никто из нас не был заинтересован в подобных снимках. Я попросил у полиции не подпускать фоторепортеров к самолету на взлетной полосе. Полиция пообещала. Когда мы прибыли к самолету, на полосе, тем не менее, было полно журналистов. Я попросил у полиции расставить полицейских кругом, собрал внутри его бойцов «Альфы» и сказал им, чтобы они стали спиной к фоторепортерам и перекрыли вместе с полицейскими обзор в момент передачи заключенных. Так оно и произошло. Сфотографировали только спины бойцов «Альфы», когда те заводили преступников, одного за другим, по трапу в самолет. Я вошел в самолет после них. Тут пришел представитель полиции майор Лев Каплан, с которым я был знаком по нескольким совместным с полицией операциям в прошлом. Каплан репатриировался из Литвы в семидесятых годах, там он тоже работал в правоохранительных органах, был офицером, а в израильской полиции служил в Отделе расследования особо опасных преступлений. Спустя три года после этого случая он работал представителем «Натива» в одной из стран на бывшем постсоветском пространстве, а потом представителем израильской полиции на Украине. В руках Льва был мешок с деньгами, который привезли с собой преступники.

И снова возникла проблема. По правилам обе стороны должны были пересчитать деньги. Пересчитывать два миллиона долларов в разной валюте, банкнота за банкнотой, было настоящим кошмаром. Генерал-майор Зайцев, который уже сидел в самолете, принял решение денег не считать, сказав с улыбкой: «Мы верим на слово, что никто денег не брал». Я прошел по самолету, попрощался с бойцами «Альфы», с Зайцевым и с сотрудником КГБ. Я прошел мимо закованного в наручники угонщика Павла Яшкиянца, главаря банды, того самого, который первым вышел из самолета и с которым мне довелось побеседовать у трапа. Он посмотрел на меня ненавидящим взглядом и сказал в ярости: «И это называется Израиль? Так вы гостей встречаете? Ну-ну». Сидевшие по обе стороны от него бойцы «Альфы» недвусмысленно разъяснили ему, что лучше помолчать. Он замолчал, оборвав предложение на полуслове. Я вышел с Сергеем Гончаровым из первого самолета, и мы поехали ко второму. Это был Ил-76, на котором прилетели угонщики, он стоял на летной полосе военной зоны аэропорта. Вокруг не было ни души, за исключением охраны базы. При погрузке заключенных в самолет возникла проблема. Лестница самолета была слишком узкой, и по ней мог подниматься только один человек. Поэтому полицейские поднимали заключенных одного за другим, а бойцы «Альфы» втягивали их за наручники в самолет.

Я поднялся в самолет, чтобы попрощаться. Вдруг Сергей Гончаров сказал мне: «Яша, что мы будем делать с наручниками? Они же должны быть в наручниках на всем протяжении полета. Как мы вам вернем их?» Я ответил ему: «У вас есть музей КГБ, передай их в музей. Подарок от Израиля». После распада СССР, когда Музей КГБ открылся на недолгое время для широкой публики, я читал статью с фотографиями наручников, где было написано, что ими заковывали преступников, которые угнали самолет, и что Израиль и Советский Союз совместно провели операцию по захвату бандитов, а наручники – подарок израильского Моссада Советскому Союзу. Я посмеялся от всей души.

Мы тепло распрощались с Гончаровым, а ведь еще утром он сюда прилетел, холодный, напряженный и неприветливый. Позже мы еще не раз встречались в России, и наша встреча переросла в теплую дружбу, которая продолжается до сегодняшнего дня.

Позже выяснилось, что моя связь с музеем КГБ намного более долгая и сложная. Как-то я сидел с генералами и офицерами руководства разведслужбы одного из государств, возникших после распада СССР. Старший из них спросил: «Как вы думаете, сколько я знаком с Кедми?» – и, не дожидаясь ответа, рассказал, что в семидесятых годах, когда он был на четвертом курсе академии КГБ, им, курсантам, разрешили посетить музей КГБ. По его словам, там был особый стенд, посвященный истории Якова Казакова. Именно тогда он впервые услышал обо мне и увидел мою фотографию. Я не проверял, правда ли это, но история слышалась мне забавной.

У истории с угоном самолета и посадкой в Израиле были многочисленные и многозначительные положительные последствия. Еще во время операции министр иностранных дел СССР Эдуард Шеварднадзе обещал: если преступники будут выданы, то мы сможем переехать в здание нашего посольства в Москве. Это обещание было не просто открытым намеком на то, что Израиль возвращается к самостоятельному дипломатическому статусу в СССР, хотя мы и продолжали работать под эгидой голландского посольства. Вскоре после операции с бандитами была достигнута договоренность, что дипломатические группы, как израильская, так и советская, превратятся в независимые консульские представительства, уже не в рамках финского и голландского посольств. Совместное проведение операции по захвату самолета нарушило существующие табу и сломало множество стереотипов, распространенных в советских властных структурах. Если раньше редко кто поддерживал нормализацию отношений с Израилем, то теперь вдруг все увидели, что СССР и Израиль сотрудничали, что Израиль действовал благороднее, эффективнее и оперативнее некоторых государств, с которыми у Советского Союза были дипломатические отношения. Успех был обусловлен принципиальным решением главы правительства и министра обороны и отличной работой израильского Министерства иностранных дел. Проведение операции стало однозначным свидетельством того, что у двух государств могут быть общие интересы. Так треснул лед в официальных отношениях между Израилем и СССР и начался процесс установления дипломатических отношений, который быстро и интенсивно развивался.

Когда я через неделю вернулся в Москву, советские работники посольства, хитро улыбаясь, сказали, что видели меня и Шрагу в газетах и телевизионных новостях. По их взглядам и намекам я понял, что у них свое представление о том, как обычные дипломаты, вроде нас со Шрагой, проходящие службу в Москве, могли оказаться участниками таких событий. Я никак не отреагировал на это, только улыбнулся.