— В общем, я решила ему позвонить, — сообщила я с наигранной решимостью.

Она взглядом одобрила мое решение.

— Но что я ему скажу? — жалобно спросила я.

Она пошевелила рукой, указывая на столик у изголовья. Там лежала книга Рафаэля Скали.

— Поговорить с ним о писателе? Но я поняла, что ему не слишком-то приятно, когда я заговариваю на эту тему.

Она на секунду закрыла глаза, показывая мне, что настаивает на своем предложении.

— Не понимаю. Что ты имеешь в виду? Что я ему скажу, как вновь начну расспрашивать о писателе? Мы уже исчерпали эту тему.

Она попросила стилус.

Твоя книга.

— Моя книга? — не поняла я.

Твоя книга-светоч.

Я наконец поняла, что она хотела мне сказать. Я ведь рассказала ей о своем безумном желании как-то подвигнуть Рафаэля Скали к написанию следующей книги. Я объяснила ей, до какой степени эта миссия, какой бы бессмысленной она ни казалась, могла бы придать смысл моей жизни. Она подталкивала меня все же попытаться. Но я никогда не формулировала эту мысль именно так: он должен написать мой роман-светоч. Я мысленно предполагала такую возможность, как некую фантастичную теорию, даже перечисляла про себя доводы в ее пользу. Но я никогда не высказывала это вслух.

Серена в который раз показала, что мыслит так же, как и я. Или, может, она читала во мне, как в открытой книге?

Она подсказала мне, что нужно привлечь Иону к осуществлению этого плана. Чтобы обойти все трудности, на которые мы натолкнулись, чтобы объединить нас для благородной миссии, которая нас сблизит, позволит нам не спеша завязать отношения, оценить друг друга.

Проект, конечно, самонадеянный. Но идея красивая. Чем я, собственно, рисковала? Что у меня ничего не выйдет? Что я покажусь еще более смешной, чем прежде? Что Иона откажется в этом участвовать? Я тогда ничего не выиграю, но и ничего не проиграю.

ИОНА

Я возвращался домой пешком, специально не спешил, поскольку боялся оказаться в квартире наедине со своими черными мыслями. И тут она позвонила. Я сначала решил не отвечать, но не мог удержаться.

— Привет, Иона. Как поживаешь?

Она шла по улице. Ее дыхание в трубке перебивалось свистками и гулом машин.

— Я неплохо… А ты? — спросил я. Сердце колотилось, было трудно дышать.

— Тоже ничего.

— Ну отлично…

— Я сегодня утром думала о тебе, — сказала она.

«Я тоже думал о тебе, вчера, сегодня ночью, сегодня утром и все это время, прошедшее с нашей последней встречи», — хотелось мне ответить.

— В связи с чем? — спросил я, глупо надеясь, что ее ответ меня как-то утешит. Но не тут-то было, она ранила меня еще сильнее.

— Ну ладно… Ты будешь считать, что я зациклилась, но… Это насчет Рафаэля Скали.

Я молчал.

— Да, я знаю. Ты сейчас скажешь, что я все время говорю о нем, но… это так важно для меня.

Я старался говорить безразличным тоном, чтобы не выдать своего разочарования.

— Наверное, ты один поймешь меня. Ну, пожалуй, еще Серена поймет. Она, оказывается, знала, что я хочу сказать, и она думает то же самое.

— Я тебя слушаю, — произнес я равнодушно.

— Ты ведь знаешь историю, которую рассказывал мсье Гилель, о том, что каждый человек, читая литературу, находится в поиске своей единственной книги-светоча.

— Да, мне кажется, это прекрасное восприятие литературы.

— Мне тоже нравится эта теория, и мне хочется верить в нее. Так вот, читая первый роман Рафаэля Скали, я в какой-то момент ощутила, что вот она, моя книга-светоч. Но по зрелом размышлении я поняла, что это не так. Это не моя заветная книга. Она затронула только некоторую часть моего существа. Самую болезненную часть. А я ждала от нее совсем другого. Но я поняла одну вещь. Ты, конечно, можешь подумать, что это полный идиотизм… — Я услышал сомнение в ее голосе, потом она решилась: — Я думаю, что Рафаэль Скали хранит в себе мою книгу-светоч. Знаю, мои слова могут показаться глупостью. Но я так чувствую сердцем, только вот объяснить не могу.

Она сказала это, как будто поделилась страшно важным для себя секретом, и теперь ждала, что я отвечу.

— Ты один можешь мне помочь, Иона, потому что ты с ним знаком. Я хочу убедить его, чтобы он вновь начал писать. Познакомь меня с ним.

Она наконец призналась, в чем была причина ее интереса ко мне. Я существовал для нее только как связующая нить, ведущая к писателю, которого она боготворила. Я был для нее другом, сообщником, посредником. Темная пелена боли окутала душу, в горле мгновенно пересохло. Мне захотелось бросить трубку, положить конец этому разговору, вообще всем этим отношениям, которые с каждым разом все больше терзали меня.

— Пока это невозможно. Он в отъезде.

— А… — разочарованно протянула она.

— Но я тебе точно говорю, он настроен категорично: писать больше он не будет.

Я выдохнул это в порыве отчаяния, горечи и тоски, но она, казалось, ничего не заметила и продолжала гнуть свое:

— Ну, может, мы с тобой вместе убедим его.

— Не знаю. У него сейчас не лучший период. Сердечные переживания, знаешь ли.

— Вот как? — удивилась она. В ее голосе, как мне показалось, удивление смешивалось с разочарованием. — Он страдает?

— Как многие другие.

Мы оба на мгновение замолчали.

— Ну ладно, тебе виднее, — сказала она наконец. — Ты один знаешь, сможет ли он внять таким доводам. Я вполне отдаю себе отчет, что это по большому счету нахальство с моей стороны. Но я бы потом ругала себя, если бы не решилась с тобой поговорить, хотя бы попробовать. А ты не знаешь, когда он вернется?

— Не знаю. Но ведь ты можешь в любой момент ему написать, — сказал я. — У тебя ведь есть его адрес.

Зачем я ей это предложил? Чтобы отделаться от ее просьбы? Или просто от отчаяния?

— Он решит, что я ненормальная. Если еще не решил.

— Вовсе нет. Твои письма его очень тронули. Он понял, что ты особенная, в лучшем смысле этого слова. Так что, если ты готова идти до конца ради воплощения своей идеи, напиши ему.

— Ладно, раз ты считаешь, что это стоит того, попробую, — согласилась она. — А ты сам-то как? — спросила она ласково и нежно.

— Да нормально, — ответил я, выжав из себя максимум энтузиазма, на который был способен.

— Я могу зайти за тобой на этой неделе, — сказала она. — Выпьем по стаканчику, как в прошлый раз.

«Теперь она меня жалеет», — подумал я.

— Я не могу на этой неделе. Куча дел, прости.

Я сказал это сухо и резко, ожидая ее реакции. Я желал, чтобы она расстроилась, стала настаивать, заметила мое огорчение и спросила, в чем дело. Тогда бы я ей сразу во всем признался.