Лаз в подвал, который он обследовал в памятное утро после ночи, проведенной на Чертовой плешке, оказался на месте. Но внизу, на засыпавшей ход земле, уже не валялся всякий мусор и пустая бутылка из-под портвейна. Да и земли не было. Проход вел теперь не на полтора метра вниз – уходил гораздо глубже. И оттуда, из глубины, виднелся свет – мягкий, желтый, колеблющийся. Похоже, свечной.

Кравцов – несмотря на липнущую к телу мокрую холодную одежду – почувствовал, что ему жарко.

9

Вторую дверь, ведущую из входного тамбура внутрь, Колян приоткрыл медленно, осторожно. Зажмурился – свет в вестибюле морга горел неяркий, но после уличной темноты глаза Прохорова не сразу приспособились к перепаду освещения. И главную информацию донес до него слух: где-то рядом цокали женские каблучки. Танька? Не иначе, она. Стиснув крепче топорик, Колян устремился внутрь.

Смутно видимый силуэт исчезал в неосвещенном коридорчике. Женский силуэт… Потом зазвучал голос – точно Танька! Он поспешил следом.

10

– Не надо, Танюша, мы сейчас… – начал Марчук и не закончил.

За спиной грохнул взрыв. Не слишком громкий, но мощный – взрывная волна ощутимо толкнула доктора в спину. Что за… Он не успел обернуться – крик. Истошный, панический. И резко оборвавшийся.

Доктор бросился обратно, в дальний конец мертвецкой. Рядом стучали каблуки Татьяны. Марчук влетел в проход между столами, ведущий к телу Ворона.

– Генка?! Что там у вас…

И тут же он увидел сам. Увидел ясно и четко, несмотря на тусклое освещение. Но мозг отказался воспринимать и осмысливать увиденное – доктор остановился, недоуменно помотал головой, пытаясь отогнать наваждение.

Генка Слободчиков застыл соляным столбом, а у его ног… У его ног копошилось нечто совершенно непонятное и невозможное. Больше всего это напоминало слизистую кучу недавно живых, безжалостно отрубленных и конвульсирующих обрубков неведомой твари. Обрубков, обрезков и внутренних органов. Высотой куча была чуть ниже пояса Гены, но расползлась по изрядной площади.

Все это месиво содрогалось и шевелилось. Слизь вспухала пузырями.

– Слава… Что это? – прошептала Татьяна.

Он не ответил. Не успел. Конвульсии мерзкой груды усилились – и Марчук увидел, как из переплетения слизистых, лоснящихся обрубков высунулась рука. Обычная человеческая рука, густо синеющая затейливой татуировкой. Высунулась, безвольно обвисла и втянулась обратно.

Татьяна взвизгнула и побежала к выходу. Марчук несколько секунд промедлил, прежде чем присоединиться к ней. И успел увидеть за эти секунды, как груда выстрелила чем-то длинным, стремительно распрямившимся – как гигантская лягушка, ловящая языком муху. Вот только на месте мухи оказался Гена Слободчиков.

Бред, кошмарный сон, наркотический глюк… – мысленно твердил себе доктор. И сам понимал – не сон. Кошмар наяву…

Тварь втянула Генку до половины – слабо подергивающиеся ноги торчали наружу. Марчук повел неуверенным взглядом по сторонам – не с голыми же руками бросаться на выручку приятелю. Живо и сам окажешься внутри мерзкой кучи… Ничего подходящего поблизости не оказалось.

А потом повернулся к твари. И через секунду уже несся к дверям.

Тварь приближалась! Быстро ползла по кафельному полу, оставляя широкий слизистый след. Ползла со скоростью бегущего человека. Генкиных ног уже не было видно.

Тридцать метров до выхода Марчук преодолел быстрее олимпийского спринтера. Татьяна возилась с дверью – яростно вертела поворачивающуюся ручку, толкала. Марчук хотел крикнуть ей, что дверь открывается внутрь, хотел сам распахнуть ее…

Дверь распахнулась без его участия. Распахнулась, отшвырнув Татьяну в сторону. Внутрь ворвался мужик с перекошенным лицом. С каким-то сверкающим оружием, занесенным над головой.

Доктор успел обрадоваться – до чего же вовремя подмога! – и в следующую секунду топорик Коляна Прохорова со свистом рассек воздух.

Марчук вскинул руку инстинктивным защитным жестом. Отточенная голландская сталь играючи перерубила пальцы. И обрушилась на голову доктора. Он рухнул. Кровавые брызги далеко разлетелись по кафельному полу. Подползающую тварь – очень быстро подползающую – Колян увидел мгновением спустя.

11

Внизу горела не свеча, как решил было Кравцов. Горел самый натуральный факел, вставленный в крепящийся к стене кованый держатель, чуть тронутый ржавчиной. В его свете можно было рассмотреть лишь центр подвального помещения, углы скрывал непроглядный мрак.

Но и в центре оказалось достаточно интересного. Па возвышении громоздилась гладко обтесанная прямоугольная глыбища гранита – явно стол, потому что рядом высились три кресла, тоже гранитные, с высокими полированными спинками. Едва ли сидеть на подобной мебели удобно, но выглядела она внушительно. Господину писателю сей гарнитур напомнил суд – места для судьи и народных заседателей.

Хозяев подземного судилища не видно. Но кто-то же зажег факел? Значит, появятся. Иначе не стоило и огород городить.

Кладка ближней стены (дальние факел не освещал) и сводчатого потолка – не кирпичная, но из камней, почти не обтесанных и выложенных, как показалось Кравцову, достаточно небрежно. Впрочем, небрежность эта могла быть нарочитой, задуманной, предназначенной для создания некоего впечатления – учитывая безупречную отделку стола и кресел.

На столе поблескивало нечто небольшое. Кравцов оглянулся на отверстие в стене – три или четыре выпавших камня – через которое проник сюда. И осторожно подошел к столу. Маленький блестящий предмет на столе оказался гильзой от немецкого «шмайссера» времен войны. Однако, судя по внешнему виду, патрон этот выстрелил сегодня, самое раннее – вчера.

Действительно ли эта медяшка старая, военная, сохранившаяся тем же непонятным способом, что и складной ножичек или фонарь с Чертовой Плешки? Кравцов перевернул гильзу, попытался разглядеть цифры, выбитые на донце. Не получилось, он шагнул поближе к факелу…

– Не стоит портить зрение, – прозвучал голос из неосвещенного угла. – Гильза сорок третьего года. Только стреляли не из «шмайссера», а из «вальтера», принадлежавшего оберштурмбанфюреру СС Гельмуту-Дитриху Кранке.

12

Обернувшись на истошный Танькин вопль, Колян чуть не выронил топорик из рук. Мерзкая шевелящаяся куча дерьма в буквальном смысле слова заглатывала его жену! Ноги и нижняя часть торса уже исчезли. Руками Танька пыталась за что-то ухватиться – пальцы скользили по гладким плиткам пола. Вопль не смолкал, терзал уши.

Колян взревел раненым быком, заглушив супругу. Он только что собирался разделать ее, как телячью тушу, – но сам! Сам! На хрен конкурентов! Невозможность и невероятность наблюдаемого зрелища Прохоров не осознал.

Подскочив к гадине, он рубанул ее молодецким ударом – словно перед ним на колоде лежал здоровенный кус говядины и надо было перерубить кость с первого раза. Бесформенная груда содрогнулась. Из раны ударила струя черной жидкости – далеко, сильно.