Колян размахнулся снова – и почувствовал странный холодок внизу. Опустил взгляд – проклятая куча раздалась еще больше и накрыла его ноги до щиколоток. Удар получился несильный, смазанный. Топорик, погрузившийся в тушу, рвануло из рук. Вернее, рвануло вместе с рукой – и втянуло ее почти по локоть. Колян дернул изо всех сил, выдрал руку, покрытую комками слизи. Оружие осталось в глубине туши. Ноги Прохорова тем временем по колени ушли в тело твари.

…Доктор Марчук был еще жив. И не потерял сознание. Отточенное до бритвенной остроты лезвие топорика разрубило ему кисть, – и, слегка изменив направление полета, скользнуло по черепу, оскальпировав доктора: изрядный кусок окровавленной кожи свисал на лицо. Видел происходящее Марчук лишь одним глазом. Видел, как туша окончательно втянула не прекращавшую вопить Татьяну. Видел, как проигрывает схватку маньяк с топором, непонятно зачем рубанувший его по черепу.

Сил встать на ноги уже не осталось, и доктор попытался отползти подальше. Не удалось и этого. Кровь хлестала из раненой руки – и вместе с ней стремительно уходила жизнь Марчука…

Колян дрался отчаянно. Лишившись оружия, рвал плоть твари голыми руками – прочностью она не отличалась. Выстрелившее из кучи щупальце обхватило горло – Колян попытался вцепиться в него зубами. Даже когда тело Прохорова полностью оказалось внутри туши – разросшейся почти вдвое – ее содрогания повторяли его последние движения.

Потом тварь надвинулась на Марчука. Ей тоже пришлось нелегко – черная жидкость (кровь?) лилась и сочилась из нанесенных Коляном ран. Слизь и что-то еще, более плотное, отваливалось большими комками. И двигалась в сторону забившегося под стол доктора тварь гораздо медленнее. Его последняя связная мысль была о заказанном в ресторане столике и о том, что зря он ответил на звонок Слободчикова…

13

– Долго же пришлось тебя ждать… – сказал Летучий Мыш. И прибавил ехидно: – Все писатели такие тугодумы?

Голос у него был тоненький, пищащий, – но при этом весьма громкий. Часть звуков, без сомнения, находилась в ультрадиапазоне – и они вызывали неприятное ощущение: словно вниз по хребту проводят чем-то холодным, острым, опасным…

Кравцов ничего не ответил, с сомнением разглядывая собеседника в свете факела, извлеченного из держателя и поднесенного поближе. Господин писатель, честно говоря, ожидал встретить человекообразное нечто … По аналогии: вороны – старик Ворон; нетопыри – Летучий Мыш. Здесь же…

Здесь же, в дальнем углу подвала, висела – вниз головой, вцепившись в неровность свода – летучая мышь. Если, конечно, бывают летучие мыши ростом с шестилетнего ребенка, обладающие богатой мимикой морды и даром человеческой речи… Не бывают! – решил Кравцов. И вынес вердикт:

– Опять кошмарный сон… Ты всего лишь мое сновидение, дружок…

Так и есть, судя по всему. Сам не заметил, как под шум дождя разморило.

– Ну конечно! – обрадовалось сновидение. – А ты что подумал? Что я Леонардо ди Каприо? Вишу тут и жду, когда Стивен Спилберг предложит мне новую роль в фильме про графа Дракулу?

И Мыш издал длинную переливчатую трель – не иначе как рассмеялся. Кравцову показалось, что ползшее по хребту холодное лезвие вонзилось глубоко-глубоко.

Летучий Мыш переступил лапами, вцепившись в свод поудобнее. При этом широко взмахнул крыльями – пламя факела заколебалось. Кравцов увидел, как на лапе Мыша что-то золотисто блеснуло – кольцо? Какое-то другое украшение? Он поднес факел поближе…

– Убери-и-и-и! – разгневанно просвистел Мыш. Вонзившееся в хребет писателя лезвие провернулось резко и больно. – Что за эсэсовские методы? Пришел в гости – так не слепи глаза хозяину! Хуже Кранке, честное слово, – того тоже в приличные дома пускать было нельзя.

Кравцов отодвинул факел, так и не разглядев странное украшение. Даже во сне не стоит хамить собеседнику. Но попросил:

– В таком случае ты не мог бы разговаривать более приемлемым для человеческого уха голосом? Глушить гостей ультразвуком тоже не слишком-то учтиво.

Мыш ответил после паузы в две-три секунды, ответил глубоким звучным баритоном:

– Простите великодушно, милостивый государь. Я могу лишь догадываться о смысле упомянутого вами термина, но постараюсь впредь воздерживаться от звуков, которыми привык изъясняться наш рукокрылый друг.

Так… Похоже, собеседник у Кравцова сменился. В сновидениях и не такое бывает. И господин писатель тоже отошел от фамильярного тона начала беседы:

– Насколько я понимаю, вы – не Летучий Мыш?

– Штабс-ротмистр Отдельного корпуса жандармов Дибич, к вашим услугам. Хотя и Летучий Мыш – тоже я. Отчасти.

– И много у Мыша таких… составляющих? – Беседа с собственным сновидением стала увлекать Кравцова.

– Предостаточно, родственничек, предостаточно! – запищал вновь Мыш. – Каждый раз одно и тоже: приходит кто-то новый, любопытствует: что же за странные вещи тут творятся? – и присоединяется к нашей милой компании. Один, правда, ускользнул – как лиса, оставившая лапу в капкане. Вернее, две задних лапы.

И Летучий Мышь выдал свой фирменный свист-смех. Кравцов решил не обращать внимания на неприятные ощущения… Родственничек? Значит, «Царь»-Кравцов тоже здесь… А гэбэшная лиса Архивариус уцелел-таки, лишившись обеих ног…

– И что же ты – или вы все – хотите от меня? Чтобы я присоединился к «милой компании»?

Ответил Дибич:

– Лично я, милостивый государь, хочу простой и естественной для любого человека вещи.

– Какой?

– Умереть.

14

Тварь протиснула свою тушу сквозь распахнутую дверь мертвецкой – вытянувшись, ужавшись по ширине почти вчетверо. Поползла по коридорчику в холл, предназначенный для безутешных родственников, ожидающих выноса тела. Ползла тяжело, теряя куски отваливающейся плоти. Черная кровь продолжала сочиться из ран.

Не живое и не мертвое создание подошло вплотную к пределу своего существования. Топорик Коляна Прохорова сыграл в этом малую роль. Просто тварь не была предназначена обитать на открытом воздухе. Защитная слизистая оболочка мало помогала детищу глубин и подземелий. Питающая силами невидимая пуповина, соединявшая монстра со Спасовкой, удлинилась, истончилась – и не могла поддержать кваэижизнь огромной туши. Позаимствованная у живых и у мертвецов энергия иссякала. Тварь издыхала – если все же признать ее живой. Или была близка к тому, чтобы прекратить двигаться – если считать ее мертвой.

Двери, ведущие на улицу, существо открыть не смогло. Его знаний и умений вполне хватало, чтобы повернуть дверную ручку – не хватило сил. Щупальце выдвинулось коротеньким, атрофированным отростком и обвисло – бессильное, сморщенное.

Тогда тварь отползла назад – словно отходящий для разбега человек. И, набрав из последних сил скорость, обрушилась на дверь всей массой. Прочное дерево поддалось после третьей попытки.