– Кажется, я вас где-то видела? – спросила она.

– Я тоже об этом подумал, – ответил я. – Но Руффано не такой большой город. Возможно, на улице.

– Возможно. – Она пожала плечами и улыбнулась.

Женщина пошла на кухню, а я вернулся к окну. За то время, что мы разговаривали, мужчина исчез: либо вошел в дом, либо прошел дальше по улице.

Я взял в руки журнал и устроился у окна, краем глаза посматривая на дом синьоры Сильвани. Вскоре женщина вернулась, неся кофе.

– Прошу вас, синьор, – сказала она. – Я вспомнила, где вас видела.

Вы разглядывали толпу около Оньиссанти. Вы еще спросили у меня, что случилось и почему приехала полицейская машина. На руках у меня была маленькая девочка. Она плакала. Помните?

Я помнил. Руффано и впрямь невелик. Никуда не денешься.

– Вы правы, – сказал я. – Теперь я действительно вспомнил. В машину садились два человека.

– Джиджи, – сказала она. – Все было так, как я вам сказала, им надо было опознать одежду бедной Марты Зампини. Полицейские отвезли их аж в Рим.

Подумать только, проделать такой путь в полицейской машине! Не будь этого жуткого дела, путешествие могло бы им понравиться. Потом ее тело привезли сюда и вчера похоронили. Но какое преступление! И все из-за десяти тысяч лир. Проходимец, который это сделал, никак не признается. Воровство, да, в этом он признается, мой муж прочитал в газете, но не убийство. По-моему, прибегая ко лжи, он надеется спасти свою шкуру.

– Вероятно, – сказал я.

Я пил кофе, не сводя глаз с противоположной стороны улицы.

– Они вынудят его сознаться, – продолжала она. – У полиции свои приемы, нам это известно. – Она стояла, глядя, как я пью кофе; разговор был для нее приятным перерывом в утренней работе.

– Вы знали убитую? – спросил я.

– Знала ли я Марту Зампини? – переспросила она. – Все, кто живет около Оньиссанти, знали Марту. В старину она и Мария Джиджи работали у отца профессора Донати. Вы знаете профессора Донати из художественного совета?

– Да, я его знаю.

– Вчера говорили, что это он договорился с полицией привезти тело и заплатил за похороны. Это замечательный человек, он многое сделал для Руффано, как и его отец до него. Если бы бедная Марта продолжала работать у него, то и по сей день была бы жива.

– Почему она ушла от него?

Женщина пожала плечами.

– Слишком много этого. – Она щелкнула себя по шее. – Джиджи говорили, что за последние месяцы она совсем опустилась. Все время грустила.

Но о чем ей было грустить, о ней хорошо заботились. Мария Джиджи говорила, что после войны, с тех пор как Марта рассталась с семейством Донати, она так и не оправилась. Ей очень недоставало малыша. Она все время говорила о нем, о маленьком мальчике, брате профессора Донати, который пропал с немецкими войсками. Но ведь это жизнь, разве нет? В жизни всегда что-то не ладится.

Я допил кофе и отодвинул поднос.

– Благодарю вас, – сказал я.

– Будем надеяться, что синьорина Распа не слишком задержится, – сказала она и, остановив на мне хитрый взгляд, добавила:

– Она красивая, правда?

– Очень красивая, – согласился я.

– У синьорины много поклонников, – сказала она. – Уж я-то знаю, мне часто приходится прибирать после того, как они здесь обедают.

Я улыбнулся, но от комментариев воздержался.

– Ну что ж, – сказала она, – мне пора уходить. Надо еще кое-что купить, до того как муж придет на перерыв. Слава Богу, моя мать присматривает за малышкой, пока я работаю здесь у синьорины.

Перед домом 24 по-прежнему не было признаков жизни. У агента уже было достаточно времени, чтобы осмотреть мою комнату и спуститься. Возможно, он тоже пьет кофе с синьорой Сильвани. Я сделал вид, будто увлекся журналом.

Минут через пять женщина вернулась из кухни. На ней был длинный джемпер, в руках она держала нитяную сумку.

– Я ухожу, – сказала она. – Надеюсь, вы проведете приятный день с синьориной.

– Благодарю, – сказал я.

Она попрощалась и вышла из квартиры. Я слышал, как она спускается по лестнице, затем увидел, как она идет по виа Сан Микеле. Я стоял у окна, не сводя глаз с дома 24, но из него никто не выходил. Должно быть, агент уже ушел. Должно быть, ушел, когда женщина предложила мне кофе. Теперь он, видимо, где-то в университете, наводит справки в регистрационном бюро или в библиотеке. И значит, в библиотеку вход мне заказан. В пансионат Сильвани тоже. Укрытием для меня могли служить только квартира, в которой я сидел, и дом брата на виа деи Соньи. Но если я покину эту квартиру, то по пути к дому Альдо могу повстречаться с агентом. Не исключено, что он дожидается, когда я вернусь в пансионат синьоры Сильвани.

Я вынул из кармана сигареты и закурил. Мне пришел на ум бедный студент Марелли, сломавший шею у подножия театральной лестницы. Той самой лестницы, на которой в прошлую пятницу я встретил испуганного юношу. Очевидно, студента. В тот день не было комендантского часа, но, видимо, стражники Альдо допрашивали и его, следуя правилам их фантастической средневековой игры. На сей раз игра завершилась смертью. Уравновесились ли весы небесной справедливости? Закончена ли игра?

В качестве директора художественного совета Альдо был членом правления университета. Значит, он будет присутствовать на собрании, которое созвал у себя ректор. И, как все остальные, примет объяснение, выдвинутое в качестве причины смерти Марелли, – студент испугался и бросился бежать от патруля, – но в глубине души он не может не знать истинной причины.

Я посмотрел на часы. Двадцать пять минут двенадцатого. Я принялся мерить шагами комнату. Затем выглянул в окно. Перед домом 24 ни души. Когда Карла Распа вернется, чем я объясню ей свое присутствие в ее квартире? Я не видел ее с четверга, с того самого вечера, когда столь нелюбезно с ней обошелся. Для извинений момент не совсем подходящий.

Я пошел в ванную. На полках стояли разные флаконы и бутылки, на табурете лежал халат. Над ванной на распялке висела торопливо простиранная ночная рубашка. В биде почти до самых краев стояла покрытая мыльной пеной вода, и в ней мокли несколько пар чулок. От их вида меня затошнило. Едва сдерживая рвоту, я вернулся на кухню. Весь этот интимный беспорядок напомнил мне гостиничные номера далекого прошлого: во Франкфурте, в других городах рядом с так же замоченным нижним бельем моей матери валялись мужские носки, носовые платки, зубные щетки, флаконы с лосьоном для волос. К ванне прилипли волосы. От этого у меня, двенадцатилетнего мальчика, выворачивало живот. По всей Германии и до самого Турина меня преследовал смрад похоти. Я и теперь не забыл его.

Я снова подошел к открытому окну, сел и закурил еще одну сигарету.