Грохот оглушил его, заставил вскочить и прижаться спиной к стене. Задрожали стены, из щелей в потолке посыпался песок, и дверь, изготовленная из дерева зух, не поддающегося обработке каменными орудиями, треснула пополам и обрушилась внутрь комнаты.

— Вот и я, — весело произнес Жилец и лишенными ногтей пальцами обтер с глазниц чужую кровь. — А ты чего такой грустный?

1.

Вторую годовщину Дней Отцовского гнева решено было праздновать с размахом. На главной площади Города выставили двенадцать котлов с похлебкой из тюленьей требухи для услады желудков всех желающих. У самого большого котла с раннего утра должен был встать лично Митрополит, дабы непринужденно общаться с народом, читать заздравные молитвы, благословлять на добрые дела, ну и — главное: наблюдать за тем, чтобы еда доставалась самым сирым, голодным и бедным и чтобы каждый сирый, голодный и бедный не подходил к раздаче более одного раза.

Действо предполагали начать ровно в полдень с торжественного явления Владыки Города и его Великого Отца. После общей молитвы о добром улове главное мероприятие: извлечение внутренностей личных врагов Великого Отца. Сразу после казни ритуальная свадьба: Великий Отец забирает невинность восьми юных девушек на алтаре главного храма, под ликующие крики и песнопения пяти тысяч собравшихся. Далее разбрасывание в толпу медных перстней и браслетов работы придворного ювелира, финальная молитва.

Личные враги уже неделю ждали своей участи. Два старых воина — их наконец поймали в северо-западных ущельях — признались палачу во всех прегрешениях и неоднократно подтвердили, что главный и последний беглец — генерал Муугу — давно мертв. Съеден горцами.

Невесты тоже были готовы, их здоровье изучено и признано отличным, невинность удостоверена.

Согласовав все детали программы и особенно тщательно обсудив ритмический рисунок ударов в бубен в момент укладывания девственниц на алтарь, Отец слабым наклоном головы отпустил жрецов. Митрополит, как обычно, ушел последним, а в дверях задержался, по привычке ожидая дополнительных конфиденциальных поручений. Их не последовало, и на скопческом личике первосвященника отразилось беспокойство, но лишь на миг. Потом створки за ним плотно сомкнулись.

Митрополит слишком боялся Отца.

Все боялись Отца. Ротация кадров была тотальна. Ни один сановник, включая самых высокопоставленных и преданных, не мог быть уверен, что завтра палач не вонзит в его живот кривой медный ятаган и не покажет ревущей толпе дымящиеся петли кишечника.

Отец подошел к окну, окинул взглядом Город — в это время дня серо-синий — и сказал:

— Площадь маловата.

Задумчиво вытянул длинную руку, показал пальцем:

— Вон те хибары надо снести.

Посмотрел на Марата яркими голубыми глазами, нахмурился.

— В Городе двадцать тысяч папуасов. Площадь вмещает пять тысяч. Одного из четырех. Один празднует, а где остальные трое? Бездельничают? Жрут черепашью икру? Нам нужна настоящая большая площадь.

И ухмыльнулся:

— А лучше новый Город.

Розовое мясо на его пальце блестело: вечерний туалет закончился час назад, Отец был в пять слоев покрыт маслом чихли.

В последний год кожа на лице старика разгладилась, голос стал мягче и гуще, а главное — отросли волосы. Седые, но богатые.

— Что скажешь? — спросил он.

Марат не ответил. Ударил кулаком подушку, отвернулся к стене.

— Нам нужны носороги, — пробормотал Отец. — И мечи. Пошлем бригаду на север. Из северян получаются хорошие рабы. Потом запустим стройку. Новая Пирамида, новая площадь, новые храмы… Один мой, один твой, одинакового размера… Старый город отойдет тебе, новый — мне. Хотя лучше бы наоборот… Я Отец, ты Сын, я старше, мне положено жить на старом месте… — Старик звонко прокашлялся. — Но, повторяю, начинать надо с носорогов! А ты, — голос Отца стал подобен ударам главного церемониального бубна, — ведешь себя, как идиот!

Марат лежал, молчал, смотрел в стену, выложенную костяными пластинами — каждую украшал лик Великого Отца или узор из священных прямоугольников. Видеть живого Отца было всё же легче, нежели его портрет, недавно канонизированный и в наивной преувеличенной манере отражавший четыре основных благодетели живого бога: силу, беспощадность, справедливость и любовь к подвластному народу. Канонизация была проведена усилиями жречества и походила на молниеносную рекламную кампанию. Теперь лик Отца был повсюду: на мечах и нагрудниках воинов, на сбруях носорогов, на воротах храма, изготовленных из дерева зух, на обоих алтарях — жертвенном и свадебном, на посуде и украшениях женщин, на парусах кораблей и на общественных котлах с похлебкой из тюленьих потрохов.

Марат поднял глаза — лишенный ногтя палец был направлен прямо на него.

— На этой вшивой планетке, — Отец презрительно дернул губой, — ты один умеешь приручать местных тварей! Иди на равнину. Вернешься с новыми носорогами. Ну и захватишь всего по мелочи… Бананов, ягод… Я пошлю с тобой Нири, она поможет.

Марат перевернулся на спину и произнес:

— Нири умирает.

Старик нахмурился и отошел от окна. Ударил кулаком по спинке трона.

— Я знаю.

Он глубже толкнул в ноздрю кусочек дерева фаюго, добавил задумчиво:

— Она хочет домой. На равнину.

— Отвези ее к Разъему, — посоветовал Марат.

— Она не поедет. Она не верит в Узур. Она верит в девочку, сидящую возле Небесного Огня. Она последняя, кто верит в эту чертову девочку…

И огромный кулак опять ударил в резную спинку кресла.

Восемь сезонов назад Отец разгневался и восстал со своего ложа. С тех пор он ни разу не сел на трон Владыки. Даже из любопытства. Даже когда оставался с глазу на глаз с Маратом, без свидетелей. В первый же день сказал: «Трон твой, власть твоя, ничего не меняем. Ты будешь на троне, а я везде. Мой трон — весь мир. Ты заберешь власть, а я заберу Фцо».

— И потом, Кабель может убить ее, — мрачно добавил он. — Старуха, организм изношен.

«Лучше бы он убил тебя», — подумал Марат.

Однако правота живого бога очевидна: глупо везти старую служанку к Разъему. Нири даже ходит с трудом, и разряд, скорее всего, просто остановит ее сердце.

Дикари не понимали, что такое Кабель. Как правило, первое же прикосновение их убивало. Из двух-трех сотен бродяг, ежегодно прибывавших на песчаную отмель, выживали три или четыре десятка счастливчиков; они образовывали постоянно обновляемое население Узура.

Все они были доставлены в Город, лично Отцом допрошены и убиты.

После того как последний обитатель Узура отправился в лучший мир, Отец приказал ликвидировать тюрьму. Арестанты, включая убийц и насильников, получили прощение грехов и свободу. Правда, в течение следующих нескольких месяцев две трети из них были пойманы на повторных злодеяниях и наказаны уже по новому простому закону: извлечением внутренностей.