Когда она ответила Тутмосу, ее голос был холоден и мертв.

– Ты и впрямь печешься о Египте, Тутмос, или все твои помыслы только о том, как будет сиять двойной венец на твоей голове? Ибо для меня Египет – вся жизнь, служить ему – мое призвание. Слова твои верны, но их подсказало тебе себялюбивое сердце.

– Ты несправедлива! – возмутился он. – Разумеется, я люблю Египет и только из любви к нему хочу стать твоим мужем и взойти по ступеням к трону Гора.

– Неужели? – тихо прошептала она, дыша ему прямо в лицо.

Она перегнулась чуть ли не вдвое, чтобы заглянуть ему прямо в глаза.

– Неужели? Как благородно с твоей стороны, дорогой братец, как похвально.

– Между нами никогда не было согласия, – сказал он, опуская глаза. – Но, быть может, мы сумеем работать вместе ради общего дела. Наш отец состарился и мечтал, как всякий старик мечтает о будущем любимого чада, но теперь его нет. Взгляни правде в лицо, Хатшепсет. Египет нуждается во мне, наконец.

Хатшепсут выпрямилась.

– А во мне разве не нуждается? – зашипела она на него. – Где ты был, когда я день за днем вставала чуть свет и занималась делами государства? Где ты был, когда я ночи напролет лежала без сна, ибо тяготы правления заменяли мне одеяло, а твердокаменная необходимость – подушку?

Ее пальцы, сжимающие подлокотники кресла, дрожали, пока она старалась совладать с собой.

Сенмут тоже застыл в напряжении, так глубоко переживал он горечь постигшего ее разочарования и болезненную смерть мечты, которую она лелеяла вместе с отцом.

Но вот она сгорбилась в задумчивости.

– Теперь это уже не важно, – тусклым голосом сказала она. – Я хочу заключить с тобой сделку, Тутмос. Нам придется пойти на сделку, потому что каждый из нас знает про себя, что он не так силен, как думал раньше. Мы будем строить вместе, и на публике я всегда буду идти позади тебя. Я буду молиться с тобой в храме и делить с тобой ложе, чтобы у Египта был наследник. Тогда народ будет доволен, имея мужчину на троне. Но все вопросы правления ты должен предоставить мне.

У Менены вырвалось полузадушенное восклицание, но она тут же развернулась и прикрикнула на него:

– Молчи, предавший доверие бога! Или я сейчас же сорву с тебя знак твоей должности и растопчу его в пыль!

Потом она снова повернулась к Тутмосу и мягко продолжала:

– Только так мы сможем сохранить Египет. Признайся, ты ведь понятия не имеешь ни о жизни двора, ни о том, как диктовать указы, тогда как я окружена верными людьми, всегда готовыми дать мне совет. Разве я не права?

Ошеломленный, Тутмос смотрел в ее нежное, улыбающееся лицо. Он ожидал объявления войны, попытки насилия, вспышки гнева, но оказалось, он плохо знает свою сестру и глубину ее любви к стране.

– Тогда я буду фараоном? – спросил он.

– Конечно, будешь. Ни у кого из нас нет выбора в этом вопросе. Я понимаю, что рано или поздно народ и армия потребовали бы от меня брака с тобой, хочу я того или нет. Я и потом продолжала бы править, но только в роли божественной соправительницы. Так быть посему. Мы вместе пойдем в храм, и я поделюсь с тобой своей кровью, чтобы ты мог возложить двойной венец на свою голову. Но никогда не забывай, Тутмос, что я носила его до тебя!

Это бесполезное и жестокое замечание уязвило его.

– Как тут забудешь! – возразил он с горячностью. – Ты считаешь, что из меня не выйдет хороший фараон, но мой отец был также и твоим отцом, и в наших жилах течет царская кровь. Не забывай об этом и ты!

– Ты никогда не понимал шуток, Тутмос, – сказала она. – Ну что же, ешьте, пейте и отправляйтесь спать. Наутро я разошлю глашатаев, и нас поженят. А ты, – она посмотрела на Менену, – смотри служи ему верно, иначе на этот раз изгнанием не отделаешься, я сама приду посмотреть на твою казнь и буду хлопать в ладоши!

Когда Тутмос и его присные ушли, Хатшепсут оглядела помрачневшую и притихшую компанию.

– Значит, это была только мечта, – сказала она печально. – По-другому и быть не могло. А теперь выпейте со мной, все вы, и еще раз поклянитесь в верности до самой смерти. Вы нужны мне, все, а я нужна вам. Дуваенене!

Главный глашатай поклонился.

– Оповести всех как можно скорее. Начни сейчас же, пока я не изменила решение. Хапусенеб, Сенмут, как мыслите, он не передумает? Не начнет лезть в то, что я уже сделала?

Они окружили ее и выпили, хотя и невесело, и каждый сказал что думал. Когда наконец солнце оторвалось от горизонта, они проводили ее в храм, где вместе совершили утренний ритуал, принося жертвы ей и вместе с ней, царицей Египта.

В день коронации ветер дул из пустыни. Это был не хамсин, и небо оставалось ясным и синим, но он трепал бело-голубые флаги на мачтах, которыми снова украсили городские улицы и дворец, задирал юбки жрецам, простым горожанам, знати и рабам без разбора. Хатшепсут чувствовала, как он бодается, словно нетерпеливый кот, когда ее трон подняли на носилки и косички парика начали хлестать ее по лицу. На этот раз она оделась подчеркнуто просто. На ней была лишь юбка из мягкого белого льна да немного серебра, как подобает царице. Маленькая диадема с коброй красовалась на ее голове, удерживаемая на месте бронзовыми шпильками. Украшение горело на солнце, так как для пестрых балдахинов день был слишком ветреный и они с Тутмосом плыли над головами толпы у всех на виду. Когда процессия выстраивалась за спинами царственной пары, наступила заминка; Хатшепсут спокойно ждала, слушая приветственные крики толпы.

«Я поступаю правильно, справедливо, – думала она. – Он нужен им. С ним они чувствуют себя в безопасности. Я для них велика и прекрасна, но не так велика, как царь, и не так прекрасна, как глава, на которой покоится двойной венец. Надежность – вот чему они так бурно радуются. Так пусть они ее получат. Пусть народ и избранный им царь осчастливят друг друга, в то время как я продолжу путь, предначертанный моим отцом, и опутаю все царство цепью моей власти. Корона мне для этого не нужна, пусть ею забавляется этот никчемный человек! Всю жизнь меня заботили лишь две вещи: народ и власть. И пусть народ я на время потеряла, власть все еще со мной. За золото всех приисков в моих владениях не поменялась бы я сейчас с Тутмосом местами. Ибо что он такое сам по себе? Разве бог зачал его?»

Тутмос взмахнул рукой, и процессия двинулась вперед, порывы ветра разносили звуки труб и барабанов далеко над рекой. Хатшепсут смотрела, как покачивается вверх-вниз лысая голова ее мужа, маленький белый шарик над высокой, богато изукрашенной спинкой трона, на котором в день своей коронации восседала она.

«Как давно это было», – подумала она. На самом деле прошло всего пять лет. Пять! «Сейчас мне двадцать, и за такой короткий срок моя жизнь еще раз переменилась. В этом ли смысл моего смертного существования, о Амон, Отец мой? Останусь ли я в твоих глазах, в глазах всего Египта не более чем своевольной женой слабого, колеблющегося фараона? В гордости возросла я, семя твоих бессмертных и прекрасных чресл; в гордости жила, исполняя волю твою». Вся ее душа бунтовала, крича, что это не конец, что не для того появилась она на свет, чтобы вечно ездить позади своего брата. Вплетенные в ее парик серебряные лепестки, которым ветер подарил подобие жизни, хлестали ее по щекам, а она гнала прочь обиду, грозившую поглотить ее целиком. «Я умею ждать, – думала она, сходя на землю. – Вся моя молодость еще впереди».