– Тихо всем!.. Ропша, давай ещё раз, и теперь уже подробнее. С учётом того, что акция запредельно рискованная, я хочу знать шансы группы уйти после взрыва.

Не этого я ожидал, однако пришлось оставить интуицию при себе, тем более, что с девушками она редко когда срабатывала и в мирной жизни. Взяв со стола ошкуренный прутик, заменявший указку, я снова принялся объяснять:

– Шансы есть, но их не так много. Первая подгруппа грузит ящики и активирует основные заряды, вторая проходит к запасным полосам аэродрома и пытается найти подход к самолётам и топливному складу. Потом собираемся возле насосной станции и организованно отходим через южные ворота. Взрывы произойдут под землёй, к тому времени мы успеем отойти на приличное расстояние. Ударной волной если и зацепит, то только слегка. Осколки – другое дело, но тут уж как повезёт…

– А если амеры что-то заподозрят?

– Тогда вариантов только два: прорыв за периметр или отход в укреплённую точку на территории базы с целью отвлечения внимания. В первом случае прорываемся к воротам и уходим в лес, во втором… Во втором трое занимают позиции в здании насосной станции, оно собрано из армобетона и довольно удачно расположено. К тому же там есть несколько сервисных тоннелей, по которым основная часть группы уйдёт к внешнему оборонительному кольцу и сможет уйти за периметр. Прикрывать останусь я и двое добровольцев, больше там никто не нужен. Здание небольшое, его можно удерживать минут сорок, если амеры не подтянут тяжёлую технику. Нас захотят взять живьём, поэтому полчаса у отступающих точно будет.

Говоря это, я снова украдкой окинул взглядом тесный полукруг собравшихся. Возбуждение потихоньку стало уступать место осознанию опасности, которая нас ожидает. Задор исчез, глаза погасли, куда-то спрятались бравые улыбки парней. Даже Алекс уже не хохмил, его бравое «Войдём и выйдем – как два пальца» растворилось в тревожном перешёптывании. Я щёлкнул клавишей, изображение трёхмерной модели коммуникаций приблизилось. Нужно убедить людей, заставить их страх отступить. Ровным, уверенным тоном я продолжил:

– Насосная станция – часть внутреннего оборонительного периметра на случай прорыва вражеских войск или высадки десанта. Это укреплённое здание, его проектировали специально для боя. Сервисных тоннелей два, но верхний занят трубопроводом, там не пройти. Второй – узкий, там проложены электрокабели, но человек средней комплекции проползёт, таковы стандарты. Идя налегке, взяв только личное оружие, пройти вполне реально. Повторяю, что получаса вполне хватит, подгруппа прикрытия, имея такую хорошую позицию, сможет держать штурмующих. Долго там сидеть нельзя, но полчаса продержаться вполне реально…

Вдруг поднялся Сергей, его массивная фигура заслонила свет одной из ламп. Обычно молчаливый, он спросил, медленно подбирая слова:

– Тем, кто останется… ну, прикрывать остальных будет… вообще без мазы уйти?

В палатке повисло неловкое молчание, даже перешёптывания стихли, каждый остался наедине со своими мыслями. До людей наконец-то стало доходить, на что они подписались. И в этот момент, я сказал то, во что сам не очень-то верил, понимая однако, что люди должны были услышать именно эти слова:

– Есть шанс последовать за остальными, правда, он невелик. Амеры попытаются взять здание штурмом, потом начнут обстрел спецсредствами. Если и это не поможет, выведут на прямую наводку БТР или танк. В этот момент штурмовать никто не будет, людей отведут подальше. Если тоннель не завалит, и если не применят термобарические боеприпасы, то возможно шанс уйти всё же есть.

Народ снова загудел, мои слова показались им убедительными, хотя по взглядам, бросаемым людьми друг на друга, я понял, что каждый подсознательно понял правду. Время уговоров прошло, теперь пришла пора отдавать приказы, и это меня всё больше угнетало. Но именно приказ мог всё испортить, надломить души выживших «туристов», заставить их удариться в панику. Эти люди пока еще только играли в войну, а для настоящей никто из них не созрел, однако обстоятельства не оставляли мне выбора. Я заговорил снова, на сей раз громче, подпустив в голос раздражения:

– Все мы когда-нибудь умрём, но только Бог ведает, где и когда! Если останетесь здесь, может быть, какое-то время будете жить, если пойдёте со мной – скорее всего, нам хана. Но это наши думки, человеческие… Мы на войне, тут смерть сама выбирает, кого взять. И я не знаю, кто ей приглянется на этот раз: тот, кто пойдёт, или тот, кто останется. Есть задача, есть план, но никто не знает, как всё случится на самом деле… Туда надо идти, ребята, и кроме нас некому. На востоке точно остались города, там сражаются такие же, как мы, и если на их головы перестанут падать бомбы, значит, всё не зря. За себя скажу так: буду мстить амерам, пока дышу. За каждого, кто погиб, я возьму три, пять вражьих душ… Сколько смогу. Кровью за кровь, смертью за смерть. Только так должно отвечать врагу. Не приказываю идти со мной, хотя должен. Я только прошу.

Снова стало тихо, в застывшем от напряжения воздухе, слышалось только, как шуршит вентилятор воздушного охлаждения в ноутбуке, как хлопает на сквозняке полог палатки. На войне правят суеверия и фатализм, потому что люди стремятся не думать о смерти, хотя каждый надеется, что выживет. Сейчас я дал бойцам соломинку, извечное русское «авось», но именно в такой ситуации иррациональное всегда берёт верх над доводами рассудка. Фаза отрицания смерти прошла, надежду на бегство я тоже у них отнял, поскольку подспудно обратился к страху каждого человека перед неизвестностью. Моими словами говорил опыт, люди видели внешнее спокойствие и уверенность, черпая у меня то, чего им сейчас недоставало. Затянувшееся молчание нарушил глухой голос Ирины:

– Чё, мужики, сдулись? Стрельнуть и убежать, конечно, проще. А уж тушёнку жрать, забившись в нору, это ещё круче. Вы как хотите, а я точно пойду. Ропша, я с тобой!

Слова девушки послужили сигналом для остальных. Под одобрительный гул голосов все, кроме двух парней, которых Михась обучал одними из последних, выразили желание идти. Попытавшихся выскользнуть ребят все стали подначивать и стыдить, но я пресёк это на корню:

– Отставить разговоры! На войне у каждого свой страх… Не осуждайте того, кто отказался. Они не трусы, просто их выбор был не таким, как ваш. Трус – это тот, кто бросит вас в бою, до этого обнадежив, что прикроет. А эти ребята просто сказали правду, сказали честно и до того как станет поздно. Может статься, придёт такое время, и вы поменяетесь ролями. Теперь все по палаткам – готовить снарягу, проверять оружие, изучать план операции. Если командир отряда сказать ничего не хочет, то у меня всё.

Приглушённый ропот не стихал, а значит, в бой я всё же пойду не один. Теперь пускай говорит тот, кто был с отрядом дольше меня, кому все доверяют и чьих слов точно ждут больше всего. Уйдя от стола в тень и сев на раскладушку, я снял с изголовья новый амеровский «броник» и, распустив шнуровку, стал проверять крепления поилки, закреплённой сзади на спине. Штука удобная, вода остаётся холодной, даже если долго таскаешься по жаре, главное – не наливать дополна. В сторону стола я старался не смотреть, чтобы не видеть глаз Леры. Но уши-то не заткнуть, поэтому пришлось слушать, и каждое слово волновало, заставляя сердце как-то особенно замирать. Снова вспомнился тот случай в палатке, с трудом получилось заставить себя сосредоточится на шнуровке. Девушка меж тем начала говорить, голос её грудной и чуть хрипловатый зазвучал без всякого пафоса.