Усвоен урок: на место преступления лучше надевать черные.

В комнате стоял густой запах. Хорошо еще, что вентилятор работал. В комнате пахло смесью скотобойни и выгребной ямы. Дерьмом и кровью. Чаще всего так и пахнет свежая смерть.

Простыни покрывали не только кровать, но и большую часть пола вокруг нее. Гигантские бумажные полотенца, брошенные в самую большую на свете лужу вишневого «инвайта». Под простынями, должно быть, части человеческого тела: бугорки были слишком маленькими, чтобы быть целым трупом. Ни одного размером с человеческое тело.

— Пожалуйста, не заставляйте меня смотреть, — прошептала я пустой комнате.

— Ты что-то сказала?

Я подпрыгнула как ужаленная и обнаружила, что за спиной у меня стоит Дольф.

— Господи, Дольф, как ты меня напугал.

— Ты еще не видела, что там под простынями. Вот тогда ты испугаешься по-настоящему.

Я не хотела видеть, что там под простынями. Я уже насмотрелась за эту неделю. Лодка тонет от лишнего перышка. И это перышко бросили в мою лодку еще вчера ночью. Она уже, можно сказать, утонула.

Дольф ждал, стоя в дверях. Под глазами у него были мешки — я их не сразу заметила. Он был бледен и не успел побриться.

Все мы чего-то не успели. Но прежде всего мне надо было заглянуть под простыни. Если Дольф смог это сделать, смогу и я. Хорошо же.

Дольф высунул голову в коридор.

— Нужно помочь поднять простыни. После того как Блейк закончит осмотр, можно идти по домам. — Я думаю, последнюю фразу он добавил, потому что никто не вызвался помочь добровольно. Впрочем, Дольф не собирался ждать добровольцев. — Зебровски, Перри, Мерлиони, тащите сюда свои задницы.

Мешки под глазами Зебровски напоминали синяки.

— Привет, Блейк.

— Привет, Зебровски. Дерьмово выглядишь.

Он усмехнулся мне:

— А ты по-прежнему свежа и прекрасна, как весеннее утро.

— Это точно, — согласилась я.

Детектив Перри сказал:

— Мисс Блейк, как приятно видеть вас снова.

Я не удержалась от улыбки. Перри — единственный полицейский, который останется вежливым, даже стоя над окровавленными останками.

— Я тоже рада вас видеть, детектив Перри.

— Ну что, поехали? — сказал Мерлиони. — Долго вы будете ворковать? — Мерлиони был высоким, хотя не столь высоким, как Дольф. А кто был? Его короткие седые волосы торчали во все стороны. На нем была белая рубашка с закатанными рукавами и галстук с ослабленным узлом. Кобура на левом бедре казалась бугристым бумажником.

— Если ты так торопишься, Мерлиони, поднимай простыню, — сказал Дольф.

Мерлиони вздохнул:

— Ну ладно, ладно. — Он опустился на корточки и взялся за край простыни. — Ты готова, девчушка?

— Лучше быть девчушкой, чем даго,[10]— сказала я. Он улыбнулся. — Давай.

— Показываю один раз. — Мерлиони начал поднимать простыню, но она отлеплялась с трудом.

— Зебровски, помоги ему с этой хреновиной, — рявкнул Дольф.

Зебровски не спорил. Он, наверное, очень устал. Двое мужчин сдернули простыню одним дружным движением. В солнечном луче, проникающем сквозь нее, ковер стал еще краснее, чем был, — а возможно, мне просто так показалось. Кровь капала с концов простыни. Тяжелые, густые капли. Я еще ни разу не видела, чтобы простыня была так пропитана кровью. Утро открытий.

Я смотрела на ковер и ничего не понимала. Просто груда кусков, маленьких и побольше. Я опустилась на колени. Кровь, мгновенно пропитавшая мои джинсы, была холодной. Что ж, это лучше, чем теплая.

Самый крупный кусок, влажный и гладкий, был приблизительно пяти дюймов длиной. Приятный розовый цвет. Это была часть верхних внутренностей. Рядом лежал кусок поменьше. Я уставилась на него, но чем больше я смотрела, тем меньше он мне что-нибудь напоминал. Это мог быть кусок мяса любого животного. Дьявол, эти внутренности не обязательно должны были быть человеческими. Но они ими были, иначе меня бы не вызвали.

Я потыкала пальцем в маленький кусок. На этот раз я не забыла перчатки. Молодец, Анита. Кусок был мокрым, тяжелым и плотным. Все равно непонятно, что это. Два ошметка плоти напоминали кусочки мяса, выпавшие из пасти кошки. Крошки со стола. Объедки. Боже.

Я встала.

— Дальше. — Мой голос даже не дрогнул. Поразительно.

Четверо мужчин, взяв простыню за углы, с трудом оторвали ее от кровати. Мерлиони выругался и отпустил свой угол.

— Черт побери!

Кровь стекала по его руке на белую рубашку.

— Что, испачкал рубашечку? — ехидно спросил Зебровски.

— Да, мать ее так! Как тут не испачкаться!

— Думаю, хозяйка дома не успела прибраться к твоему приходу, Мерлиони, — сказала я. Я посмотрела на кровать с останками хозяйки дома, но тут же снова повернулась к Мерлиони. — Или даго-полицейский слишком чувствительный?

— Не больше, чем ты, девчушка.

Я нахмурилась и покачала головой:

— Можем поспорить.

— Я готов сделать ставку, — сказал Зебровски.

Дольф не стал нас останавливать, не сказал, что здесь место преступления, а не тотализатор. Он понимал, что нам это нужно, чтобы не потерять рассудок. Я не могла смотреть на останки и при этом не шутить. Просто не могла. Иначе я сошла бы с ума. У полицейских самое дикое чувство юмора, потому что без этого они бы не выжили.

— Что ставишь? — спросил Мерлиони.

— Обед на двоих у Тони, — сказала я.

Зебровски присвистнул:

— Круто, круто.

— Я могу себе это позволить. Ну что, по рукам?

Мерлиони кивнул.

— Мы с женой уже сто лет нигде не были. — Он протянул мне свою окровавленную руку. Я взяла ее. Холодная кровь потекла по перчаткам, и мне показалось, что рука стала мокрой. Но это был обман чувств. Я знала, что, когда я сниму перчатки, мои руки будут сухими и белыми от талька. Но все равно было неприятно.

— На чем проверим, кто круче? — спросил Мерлиони.

— Прямо на этом, — сказала я.

— Идет.

Я опять повернулась к кровати, но уже с новой решимостью. Я выиграю пари. Я не дам Мерлиони самоутвердиться за мой счет. Это поможет мне сосредоточиться еще на чем-то, кроме картины резни.

На кровати лежала левая половина грудной клетки. Обнаженная грудь смотрела в потолок. Хозяйка дома? Все было ярко-алым, как будто на кровать вылили ведро красной краски. Было трудно выделить отдельные части. Вот левая рука, маленькая, женская.