Вам понадобятся:

1 кг ревеня, разрезанного на кусочки длиною в 2,5 см.

100 г сахарного песка.

Смешайте ревень с песком, положите его в жаропрочную посуду и поставьте в горячую духовку на 30 минут (температура 160–220 °C).

Подайте горячим, теплым или при комнатной температуре.

Рассчитано на 3 порции.

Сначала зазвонил телефон. Я сидела на полу и занималась математической игрой, которую Ники принес из школы. Была так расслаблена, что, услышав агрессивный голос, удивилась и отстранила от уха трубку.

— «Шестая страница»? — недоуменно закричала я. — «Нью-Йорк пост»? Кто?

— Брайан Миллер, — говорила женщина. — Вы знаете, что он шлет вашему начальству разоблачительные письма?

— Прошу прощения?

Я тряхнула головой, стараясь сосредоточиться.

— Письма?

— Да, — ответил голос. — Он их пишет уже несколько лет. Вы их видели?

— Нет.

— И не слышали о них?

— Нет, — повторила я, и сама задала вопрос: — Как вы узнали номер моего телефона?

— Мы же «Шестая страница», — сказала женщина, словно ответ был очевидным. — Так вы не знаете об этих письмах?

— Нет, — ответила я. — Не знаю.

— Дайте я вам одно из них прочитаю, — предложила она. — Мне бы хотелось услышать ваши комментарии.

— Нет, благодарю.

Я наконец-то очнулась.

— Я не хочу ничего слушать. И пожалуйста, больше не звоните.

И я сделала то, что должна была сделать в тот же момент, когда услышала, что самая скандальная колонка нью-йоркских газет почтила меня своим вниманием, — повесила трубку.

Я немедленно набрала номер Кэрол.

— Ты что-нибудь знаешь о письмах Брайана? — спросила я.

Неловкая пауза была такой красноречивой, что даже по телефону я почувствовала, как отлила кровь от лица Кэрол.

— Как давно это началось? — спросила я. — Почему ты молчала?

— Давно, — сказала она шепотом. — Они и в самом деле отвратительны. Что хорошего, если бы я рассказала? Разве тебе захотелось бы об этом услышать?

Захотелось бы? Я и сама не знала.

— Во всяком случае, — продолжила Кэрол, — я пыталась тебя предупредить. Помнишь?

У меня возникли слабые воспоминания. Я тогда едва знала Кэрол. Она и в самом деле говорила, чтобы я была поосторожней с Брайаном. Напрягла мозги и вспомнила: Кэрол говорила, что бывший критик жалеет о том, что оставил работу. «Будьте осторожнее», — припомнила я ее слова, ноя тогда подумала, что она говорит это в общем смысле. Мне и в голову не пришло, что предупреждение совершенно конкретно.

— И много он написал этих писем? — спросила я.

— Немало.

Чувствовалось, что ей неловко.

— Что он там пишет?

— Ты и сама можешь догадаться. Главная мысль: ты уничтожила его замечательную работу, и руководители газеты должны что-то с этим делать.

— Что именно? — спросила я.

— Думаю, — сухо сказала она, — он намекал, что они должны от тебя избавиться.

— И снова пригласить его?

— Этого он не писал. Во всяком случае, таких слов я ни в одном письме не видела. Хотя читала не все письма. Только те, что присылали наверх. Возможно, их было больше. Почему бы тебе не спросить Уоррена?

— Он в Лондоне. — Я напомнила, что Уоррен Ходж возглавляет сейчас лондонское бюро.

В зависимости от того, как вы к нему относились, можно было сказать, что Уоррена отправили туда потому, что он хороший писатель, либо потому, что он плохой менеджер, но какова бы ни была причина, сейчас он находился по другую сторону океана.

— В Англии есть телефоны, — заметила Кэрол.

Я взглянула на свои часы. Уже вечер.

— Какая у нас с ними разница во времени? — спросила я.

— Да позвони же ему, — сказала она.

Уоррен взял трубку со первого же звонка. Охрипшим от усталости голосом сказал, что только что закончил рассказ о шести боевиках ИРА, которых поймали с шестью тоннами взрывчатки. Один из ирландцев погиб.

По сравнению с взрывчаткой «Семтекс» мои переживания казались пустяком, и я пожалела, что позвонила. Некоторое время я поддерживала разговор, выясняла подробности готовившегося теракта, не решалась спросить его о письмах Брайана. Но он уже знал.

— «Шестая страница» мне тоже звонила, — сказал он. — Вам не о чем беспокоиться.

— Но почему вы мне ничего не говорили? — воскликнула я.

— Вы тогда только-только пришли, — сказал он. — Когда мы впервые получили письма, то обсуждали, стоит ли вам о них говорить. Под конец решили, что это пойдет вам во вред.

— А другие? — спросила я. — От других людей были такие же письма?

— Конечно, были, — подтвердил он. — Это всегда происходит с появлением нового критика. Мы этого ожидали. Но не думаю, что вам нужно было такое давление. Мы все считали, что вы делаете свою работу хорошо. Это я и отвечал своим корреспондентам.

— Спасибо.

И затем, не зная, что еще сказать, я тихо пробормотала:

— Спокойной ночи. Всего хорошего.

Я положила трубку и села на пол.

— Ты хорошо себя чувствуешь, мамочка? — спросил Ники и погладил меня по руке.

— Да, детка, — сказала я. — Хорошо.

— Ты пойдешь сегодня в ресторан? — спросил он.

— Нет, — ответила я. — Нет, сегодня я никуда не иду. Я отменяю свои планы и буду ужинать вместе с тобой.

— Ура! — закричал он. — А можно мы будем есть то, что я закажу?

Я кивнула, зная, что за этим последует. В двухлетнем возрасте мой сын пристрастился к маце брей[68]и по меньшей мере год ел ее каждый вечер. Он не мог выговорить слова, так что придумал для нее свое название. «Манна» в нашем доме была вездесущей успокаивающей едой, и теперь, с безошибочным инстинктом ребенка, Ники выбрал то, что требовалось мне в данный момент. Это блюдо и в самом деле стало для меня «манной».

Мы пошли в кухню, Ники подтащил к рабочему столу табурет и вскарабкался на него. Я взяла дуршлаг и подала ему коробку с мацой. С важной торжественностью ребенок медленно разломал пластинку на маленькие кусочки. Так же серьезно полил мацу водой, пока она не сделалась влажной, после чего выложил ее в миску. Затем очень осторожно разбил туда два яйца и осторожно перемешал вилкой.

— Смотри, — сказал он, — каждый кусочек покрыт яйцом.