Ларец был полон дорогих разноцветных конфет. От вида этого разнообразия невеста тут же позабыла про все другие подарки.

– Я очень, очень люблю такие конфеты, – сказала она, хотя, скорее всего, до сих пор их даже и не пробовала.

Девочка робко взяла желтую конфету и положила ее в рот.

– Эта с лимоном, она кислая, – сказал Людвиг Вольфганг.

– Точно! – воскликнула невеста. Ее глаза округлились от восторга. – Точно, кислая, но и сладкая! Ах, как это вкусно!

Все опять смеялись и радовались. А мать невесты опять незаметно смахивала слезы. Но подарки закончились, и возникло некоторое замешательство, небольшая неловкость. И, видя это, смелость на себя взяла госпожа Ланге:

– Господа, обед уже готов, прошу всех к столу.

Все обрадовались, пошли к столу, стали выяснять, кому где положено сидеть, а Волков сразу поглядел на жену. Конечно, та была белее мела, и глаза ее пылали негодованием. Элеонора Августа тряслась от злости, глядя, как Бригитт распоряжается, рассаживая гостей за стол. Бригитт вела себя как хозяйка дома. Только хозяйка могла приглашать всех к столу и рассаживать гостей. Тут Волков был согласен с женой, Бригитт вела себя дерзко, но он никогда не стал бы что-то ей выговаривать. Кавалер понял, что вскоре ему предстоит неприятный разговор с госпожой Эшбахт по поводу Бригитт, и случай этой вопиющей дерзости жена ему еще припомнит. Но пока он, улыбаясь, садился во главе стола, подле жены и подле госпожи Кёршнер и одного из ее сопровождающих, а жених и невеста сели рядом, рука к руке, в середине стола, так чтобы их было видно всем, кто сидел за столом.

Опять же Бригитт дала знак, и с кухни на удивление опрятные слуги стали носить в столовую блюда с едой. Блюда те были не так изысканны, как угощение в доме епископа, но кто же с дороги откажется от горячих свиных котлет, от рагу из бараньих ребер, от обжаренного в муке сыра и многого другого из хорошей, сытной деревенской пищи, к которой еще давали отличное вино и очень черное пиво. Госпоже Кёршнер и ее сопровождающему, кажется, все нравилось, а жениху было вовсе не до еды. Ему хоть что сейчас подавай, он ничего бы не пробовал даже – он интересовался у невесты, все ли подарки пришлись ей по нраву и какие из них приглянулись более, чем иные. И умная девочка не вспоминала ни шубу, ни атлас, ни жемчуг, а отвечала правильно:

– Уж таких щеток для волос я ни разу не видела, очень они мне по душе. И зеркало очень удобное, его хоть на кровать себе ставь.

Людвиг Вольфганг выпрямлялся от гордости и, краснея, задавал следующий вопрос:

– Госпожа Урсула, а не кажусь ли я вам… немилым? Может, что вам во мне кажется дурным?

– Нет, ничего такого я в вас не вижу.

– Нет, вы, пожалуйста, не скрывайте, – волновался жених. – Коли уж что кажется вам, так честно и говорите.

Многие прислушивались к их разговору, всякому было интересно, о чем говорят жених и невеста, да шум за столом стоял такой, что никто их не слышал. И Урсула, беря новую, на сей раз красную, конфету из ларца, говорила жениху:

– Так я и не скрываю, коли мне что в вас будет немило, так я вам сразу скажу.

– А уши? – спрашивал жених, продолжая волноваться.

– Что уши? – не понимала невеста.

– Братья мои говорили, что я лопоухий и что вы меня не примете из-за ушей. И не пойдете со мной к алтарю.

– Ах, как это глупо и зло – говорить подобное. Уши у вас вполне приличные, и я, когда стану вашей женой, не позволю вашим братьям говорить про вас всякое.

– Значит, уши у меня приличные?

– Вполне себе, – улыбалась девочка и, чтобы убедить волнующегося жениха, добавляла: – А коли ваши братья и меня слушать не будут, так мы дядюшке моему скажем, и он им запретит. Уж дядю моего никто ослушаться не осмелится.

Это был серьезный довод, после которого жених только и смог сказать:

– А я полагаю вас очень красивой, госпожа Урсула. Я доволен, что мне досталась такая красивая невеста.

– Спасибо, добрый господин, – вежливо отвечала девочка, – я тоже довольна тем, что мне попался такой хороший и добрый жених.

Все были довольны в обеденной зале, кроме госпожи Эшбахт, которая то и дело бросала злые взгляды на госпожу Ланге и так была зла, что есть не могла, хотя монахиня ее и уговаривала. Да еще матери невесты, которая то и дело всхлипывала, глядя на дочь. Но вскоре и она утешилась, услыхав от будущей родственницы, матери жениха, что отец жениха подыскивает дом для молодой семьи. Ищет и не может найти, нужен-то дом хороший, с большим двором, чтобы карету было где поставить, а таких домов сейчас в продаже в городе нет. Узнав это, Тереза Рене вроде как и успокоилась.

* * *

… Дело со свадьбой решалось быстрее, чем Волков думал. Видно, что главе семьи Дитмару Кёршнеру не терпелось поскорее женить сына, да так женить, чтобы весь город об этом знал и вся округа об этом слышала.

Уже на следующий день после знакомства невеста Урсула Видль и ее мать Тереза Рене были приглашены в дом Кёршнеров в Мален. Приглашены они были для пошивки и примерки платьев, а также должны были решить всякие важные вопросы: кому и где сидеть на пиру, кто и где будет стоять в церкви, в какие цвета должны украсить кареты и бальные комнаты. Также невесте требовалось срочно разучить пару танцев. К стыду своему Волков узнал, что племянница его не знает ни одного танца. Даже крестьянки, девы молодые, хоть какой-нибудь танец, хоть крестьянский, да знали, а тут ни одного движения девица, замуж выдаваемая, не ведала. Не позор ли? Как же ей в свет выходить неумехой? Разве что быть девице на балах придется неумелой дурой, над которой другие женщины станут смеяться, полагая ее ущербной.

С сестрой и племянницей кавалер решил отправить брата Семиона как грамотея и ротмистра Рене как старшего мужчину. Арчибальдус Рене все-таки был не чужим человеком невесте, Урсула о нем говорила тепло. Но кавалер понимал, что брат Семион, уж какой он дока во всяких бумагах, насчет церемоний и этикета не был большим знатоком, как и Кёршнеры. Волков, служа при дворце герцога да Приньи, церемонии видел и принимал в них участие, в общем, он в них разбирался, но самому ему этим всем заниматься было некогда.

Волновало его сейчас совсем другое. Ждал он Роху из Ланна с