— Как у вас отношения с Ксенией? — спросил он, рассеянно глядя на сизые океанские волны, виднеющиеся в оконце автомобиля с чудовищной высоты моста Верразано, чьи готические арки, упиравшиеся в поднебесье, словно проглатывали несущийся в них разноцветный автомобильный поток.

— Через месяц свадьба, — вдумчиво ответил Джордж, и по серьезности и одновременно теплоте его тона Колдунов понял, что американец привязался к сестре главного бандита Черногорска не на шутку, и в каком-то смысле это неплохо…

Он еще смутно уяснял себе ту гарантию в их общем бизнесе, которую будет являть собой Ксения, однако уже выстраивал конструкцию, переплетающую капиталы его, Колдунова, и — бандитов. Каким-то образом следовало перегонять деньги Рвача на тот счет, что откроет завтра для него, Колдунова, Джордж. Нет, грабить гангстера не следовало, это было опасно и глупо, однако Колдунов был уверен, что альянс их — категорически быстротечен, и рано или поздно логика внутренних кровавых разборок превратит партнера в хладный беспомощный труп, а все его капиталы…

Только вот закавыка — ведь Ксения — гарантия прежде всего для того же Рвача, который более заинтересован держать свои денежки на счету родной сестры, а не чужого дяди… Как тут сыграть? Как убедить эту проклятую сволочь переводить…

— Мне звонил Сергей, — словно откликаясь на его мысли, произнес Джордж. — Он тоже хочет открыть себе счет. Но боюсь, такого не получится. Наше консульство с неохотой дает визы…

— Но у него же теперь здесь сестра…

— Сестра — сестрой, — сказал Джордж. — Прийди он на интервью, консул едва на него взглянет, поймет, что у парня за профессия… Вы, к примеру, уважаемый человек, мэр, а все равно мне пришлось похлопотать и дать за вас гарантии…

— Так он может пользоваться моим счетом! — воодушевленно предложил Колдунов.

— Ну посмотрим… — откликнулся Джордж неопределенно и, ориентируясь на интонацию этой кислой фразы, Колдунов разочарованно постиг, что вот и рухнули все его мечты о завладении денежками бандита — хитроумный американец наверняка все уже просчитал и столь же наверняка полагает бандитский капитал своей будущей безраздельной собственностью.

Обдурит Джордж наивную провинциалку Ксению, ох, обдурит. И первая же их свадьба будет несомненно бриллиантовой для ушлого янки. И не ошибается ли Колдунов в наличии какого-либо эмоционального начала у мистера Эвирона, решившегося на столь скоропалительный брак? Может, это брак по расчету? И куда более тонкому, чем существует у хищненькой Ксении, стремящейся пристроиться в благополучии сытого и безопасного американского бытия?

О, этот мир обмана, лицемерия, актерства и лжи! Как трудно в нем и как противно! Но терпи, Колдунов, терпи! Терниста твоя стезя, но не свернуть с нее. А свернешь — закопают в канаве обочины.

Просторный дом Джорджа сиял лощеным узорчатым паркетом, начищенной старинной бронзой канделябров и люстр, изяществом со вкусом подобранной мебели и бесчисленных золочено-перламутровых безделушек.

— Музей! — невольно вырвалось у Колдунова. И тут же подумалось ему, что все великолепие этого жилища построено на российских нефти, газе, металле и тех, кто эти нефть, газ и металл добывал, даже не подозревая, что тем самым создает уютное гнездышко заокеанскому проходимцу, умело и точно курсирующему с бумажками от одного чиновничка к другому, собирая за мелкие взятки необходимые подписи.

Ранее одним из таких чиновничков был сам Колдунов, с восторгом принимающим упаковку колготок для жены в обмен на тонны редкого металла, однако — что о прошлом? Ведь разве мог он предложить американцу в те незабвенные советские времена расплатиться с ним — директором завода так, как следует? Нет, это было бы самоубийству подобно. Заокеанский фирмач приезжал с бумажкой, увенчанной подписью министра, кому был вручен за подпись какой-нибудь костюмчик с галстуком, и посему оставалось лишь униженно благодарить мистера Эвирона за эти колготки, а затем добросовестно отправлять груз по указанному американцем адресу. Но — изменились времена! Теперь этот капиталист-посредник всего лишь жалкий процентщик, реализатор продукции, принадлежащей ему, Колдунову. И кормится отныне мистер Эвирон с руки Колдунова исключительно за счет своих знаний западного рынка, покладистости и проверенной годами благонадежности.

Попив кофе с пирожными на уютной кухне с мраморным полом и отделанными дубовыми панелями стенами, двинулись в местный мотель, где, приняв душ и переодевшись, Колдунов привел себя в относительный порядок после долгой дороги. После покатили в японский ресторан — на “суши”.

“Суши”, представлявшие из себя валики сырой рыбы, обтянутые опять-таки рыбьей кожей, освобожденной от чешуи, Колдунову не понравились, однако, погруженный в хоровод каких-то мятущихся мыслей и созерцание экзотического ресторанного антуража с его фонариками-апельсинами, самурайскими мечами-муляжами на стенах и официантками в атласных кимоно, съел Колдунов огромное количество пресных валиков, неосторожно удобряя каждый едким, словно нефтяным, соусом и выпил много пива, заправляя в каждый бокал рюмку теплого саке по наущению Джорджа и — незаметно опьянел…

Доносились словно сквозь пелену до него слова американца, крутились в дерганом хороводе раскосые глаза ресторанной прислуги и качались колоколами японские фонарики, похожие на чудовищно раздутые плоды какого-то садового декоративного растения с забытым названием… Ах, да, растение именовалось физалис…

И очнулся Колдунов лишь ночью, в мотеле, подскочил на кровати с колотящим в ребра сердцем, в поту, категорически не понимая, где он находится; а после пришло осознание, что в Америке, в ее дебрях, что его дико тошнит, а в животе происходит просто-таки конкурс под названием “Угадай мелодию”.

Едва дополз Колдунов до заветного, пахнущего ароматной химией унитаза, но аромат этот вызвал в нем уже неудержимый порыв тошноты и — хлынули из его чрева дорогостоящие экзотические морепродукты вперемешку с перекисшим алкоголем, а после вновь взвыли трубы и контрабасы в желудке, и пришлось подниматься с колен и оседлывать унитаз-спаситель, закрывая набухшие веки от режущего света ярких ламп.

О, зря закрывал глаза Колдунов, ибо в нездоровье своем проявил он ужасающую растерянность в аппаратуре санитарии, установленной в ванной, спутав унитаз с биде, куда производил физиологические отправления.

И весь остаток ночи, обливаясь лихорадочным потом и стуча словно в ознобе зубами, посвятил он многотрудной пакостной очистке биде, прерываемой теми же болезненными отправлениями, правда, приходящимися уже по надлежащему адресу.

Когда утром за ним заехал Джордж, чувствовал себя Колдунов так, будто бы по нему промчался табун скакунов и, что характерно, стоял как в номере, так и во рту его густой запах конского навоза, и дышал потребитель японской кухни, выставив губы дудочкой, в сторону, ибо от аромата своего же дыхания вновь и вновь одолевал его неугасимый порыв братания с белым фаянсовым другом, еще теплым от ночных объятий.

— Отравился, — прохрипел Колдунов. — Проклятые самурайцы…