Пока она проделывает путь в пять метров, я понимаю, что если не обниму ее, не выкажу радости, Влас может и догадаться, что именно я ощутила, увидев их вместе. А ему ни к чему это знать… Ему и без того известно обо мне слишком много. Осведомленность, заслуживающая пули в лоб. В затылок не смогла бы, слишком подло, а вот глядя в глаза…

Сестра уже замирает передо мной, как лист перед травой, смотрит круглыми испуганными глазами. На девочку я стараюсь не смотреть, ведь это ее девочка…

— Лерка, — шепчу я и притягиваю ее за плечи. — Как же я рада тебя видеть!

Голые крошечные ножки неожиданно упираются мне в грудь, словно Настя отталкивает меня, отвергает. Они колотят меня острыми пяточками, и мне приходится отстраниться. Но Лера хватает меня за локоть:

— Ты простила меня? Простила?

— Давно уже…

— Почему же не приезжала? Даже не позвонила… Ты не хотела, чтобы я приезжала на презентацию?

— Я думала, ты не сможешь.

Взгляд все-таки цепляется за Настино личико, и меня поражает, какие у нее темные, слегка миндалевидные, как у меня, глаза, а ресницы просто неправдоподобной для младенца длины.

— Кто посвятил ей стихи? — вдруг вспоминаю я то, что прочла в Лерином дневнике.

— Откуда ты… — она, видимо, понимает ответ быстрее, чем успевает задать вопрос, но ни в чем не упрекает меня. — Это Антон.

Мне кажется, что я ослышалась:

— Антон? Какой? Наш брат?

— Ну да. Он уже давно пишет, может, вообще всегда писал…

— Я не знала.

— Тебе он стесняется их показывать, ты же профи. Они, наверное, несовершенны, — пожимает Лера плечами, — но Антошка был первым, кто написал их для Насти.

— Не последним, — пророчествую я, опять взглядывая ей в глаза.

— Еще бы! Она такая прелесть! Я думала, таких детей вообще не бывает. Мне кажется, что она уже все понимает!

Никакой боли. Ни малейшего ощущения потери. Словно я говорю о чужом ребенке, который не очень-то мне и нравится. Неужели это я пыталась выкрасть эту девочку всего несколько недель назад? Лерина восторженность граничит с глупостью. Вот он — кретинизм счастливых матерей в действии…

— Мне надо вернуться, — говорю я. И добавляю, хотя мне уже не хочется этого: — Может, подождешь?

Ее лицо делается озабоченным:

— Беги, беги! Мы пока погуляем здесь.

«Мы?!» — ловлю я уже на бегу и оглядываюсь. Влас, не скрываясь, провожает меня взглядом. Что в нем — нетерпение или желание удержать?

* * *

В зале оказывается так много тех, кого я называю своими читателями, что «живой микрофон» затягивается еще на час. Я выслушиваю в свой адрес столько добрых слов, что возникает странное ощущение, будто меня принимают за кого-то другого. Краснея и опуская глаза, пытаюсь представить, что сказали бы те же люди, если бы вдруг узнали, что я отдала своего новорожденного ребенка… Неважно кому, важно само деяние. Хотя по большому счету и оно неважно, ведь это не сделало меня хуже или лучше как писателя. А они пришли сегодня к писателю Зое Тропининой, а не к той женщине, что иногда творит глупости и совершает подлости, как и все они…

Когда я выхожу из театра, Лериной машины уже нет. В своем телефоне обнаруживаю сообщение от сестры: «Извини, что не дождались. Приезжай к нам!»

— Чтобы Егор снова вытолкал меня? — бормочу, пряча телефон.

Я ищу взглядом Власа, но его тоже не видно, и у меня зарождается недоброе подозрение, что они уехали вместе. Лера не рожала, секс ей не запрещен… А дети обычно засыпают в движущейся машине… Я всегда чувствовала, что Влас волнует мою сестру, теперь же, когда мы больше с ним не вместе, о чем Малыгин наверняка ей сообщил, она может себе позволить… Конечно, Егор — любимый муж, и все такое, но Влас такой искрящийся, если захочет, такой обворожительный. Егор против него — сухая вобла рядом с золотой рыбкой.

— Черт возьми, Малыгин, только попробуй!

Моя бессильная злость изливается на пассажирское сиденье BMW, я колочу по нему кулаком и рычу от злости. В зеркале заднего вида отражается перекошенная и оскалившаяся физиономия женщины, которой испортили праздник. Те, кому она испортила жизнь. Имеют право.

— Нет, — вырывается у меня. — Этого не может быть. Если я сейчас позвоню, она возьмет трубку.

— Зойка, — кричит Лера, когда я все же делаю это. — Я уже дома, давай к нам!

Мое сердце медленно учится нормальному ритму. Я одной рукой привожу в порядок волосы — будто по голове себя глажу: «Успокойся, успокойся!»

— Я и так слишком долго гостила у вас. Ты не знаешь, куда отправился Влас?

В ее тоне не слышится фальши:

— Он оставался возле театра, когда я уехала. Может, он еще там?

— Его здесь нет.

Сестра наивно предлагает:

— Позвони ему. У него же есть телефон?

— Да уж, конечно…

— Вы опять поссорились? — понижает она голос.

— Я просто не вижу смысла нам быть вместе.

Лера хмыкает в трубку:

— Ага! Именно поэтому ты сейчас и пытаешься найти его?

— Я не… Ты не поняла.

Я жму на кнопку, и не отвечаю, когда она пытается соединиться со мной. Злости больше нет, просто мне не хочется слышать правды о том, что и сама начинаю понимать. Снова выхожу из машины и решаю обойти театр еще раз. Я так быстро покинула зал, что последние зрители-читатели еще расходятся, улыбаясь и кивая мне. Как заведенная делаю то же самое, ищу среди них то лицо, которое почему-то мне так понадобилось, и неожиданно натыкаюсь на другое. В первый момент взгляд проскальзывает дальше, я не сразу узнаю, потому что та ночь и то утро остались в памяти мутноватыми бликами. И мне казалось, что я совсем не помню этого лица… Но увиденное отчетливо вырисовалось и в прошлом: он.

Останавливается возле с моей книгой наперевес:

— Здравствуйте. Вы меня помните?

Значит, не ошиблась. Шантажировать будет? Бред!

— Смутно, — отвечаю тем, что было правдой еще полминуты назад.

— Денис, — напоминает он.

— Да, Денис, — повторяю светским тоном. — Как поживаете?

— Неплохо. Можно даже сказать, хорошо. Вот женился недавно.

У меня с облегчением вырывается:

— Ух, ты! Поздравляю.

— Спасибо. Уже малыша ждем.

— Ну, замечательно! Значит, все как у людей?

— Почему бы и нет?

— Действительно!

Мне хочется, чтобы он поскорее ушел, и я делаю паузу, давая ему шанс распрощаться. Но Денис медлит, ждет чего-то, и я обреченно продолжаю разговор.