Фланговая атака 18-го гусарского полка закончилась его полным разгромом. В итоге первое крупное сражение с бурами оказалось для англичан плачевным. Двести солдат и офицеров убиты, вдвое больше попало в плен. Как писали позже наблюдатели, все действия англичан сводились к фронтальной атаке, без всякого маневрирования. Кроме командира дивизии, были убиты начальник штаба бригады подполковник Черстон и командир 1-го батальона Королевских стрелков.

Ход боя, а главное, уровень тактического мышления противостоящих сторон наблюдал с заранее занятой позиции полковник Басманов. Вмешиваться ему было рано.

В училище им Англо-бурскую войну не преподавали, поскольку достойных примеров для действия гвардейской конной артиллерии в ней не имелось. Хватало опыта следующей, собственной войны четвертого-пятого года. Вот те уроки были усвоены сполна, и в мировую войну русская артиллерия вступила весьма подготовленной, что показали первые же бои под Гумбиненом и Танненбергом. К сожалению, запас снарядов мирного времени расстреляли слишком быстро и до шестнадцатого года страдали от их нехватки. Зато потом нашлепали их столько, что хватило на пять лет Гражданской всем воюющим сторонам.

Результат сражения, определившийся к закату солнца, Басманова удовлетворил. Несмотря на то что побеждающие буры вели себя, с точки зрения специалиста по маневренной войне, до отвращения пассивно, отступление англичан плавно перетекло в паническое бегство.

«В базовом лагере были брошены все раненые, большая часть обоза, боеприпасы, продовольствие и все палатки. Бурам достались офицерские серебряные столовые приборы, денежная касса, штабные документы. Что послужило причиной столь стремительного бегства англичан из их лагеря, осталось загадкой. Видимо, генерал Юл больше всего опасался попасть в окружение, поэтому готов был пожертвовать всем, лишь бы избежать его».[77]

…Эту войну, как подсказывал Басманову и Сугорину опыт и знание будущего, выиграть можно было за три ближайшие недели. Обладая подходящей живой силой, разумеется. К сожалению, героические буры в главном, то есть в боевом духе и азарте, уступали обычным махновцам. Воинство Нестора Ивановича стрелять, пожалуй, умело хуже, зато славилось неудержимым порывом. Увидев, что враг ломается или готов сломаться, они и без специального приказа переходили в отчаянное наступление, подавляя белые полки Деникина и красные — Пархоменко дикой скифской отвагой и несовместимым с современной войной пренебрежением к любым ее обычаям и правилам. Сейчас бы сюда сотню-другую тачанок и тех бесшабашных мужиков, с которыми Басманов до последнего снаряда бился под Екатеринославом!

Как хлестали пулеметные очереди и озверевшими осами ныли вдоль огневых позиций батареи пули! Как оглохший и сорвавший голос капитан тычками, ножнами шашки и рукояткой «нагана» заставлял канониров заряжать и стрелять до последнего! До сих пор перед глазами стояла картинка — художнику бы такое написать — от пушечного выстрела с полусотни метров взвивается в небо тройка лошадей и тачанка, от которой в полете отваливаются и разлетаются в стороны колеса, доски, люди… Тачанки у махновцев кончились чуть раньше, чем шрапнели у Басманова.

Да, тех бы вояк сюда! Вместе с его офицерами такая армия без передышки рванула бы вперед и вошла в Кейптаун на плечах бегущего противника меньше чем через три, за две недели! Питаясь подножным кормом и снабжаясь патронам и из вражеских запасов. А если бы еще пару поездов захватили! Вообще сказка! С черными знаменами и диким хором с платформ: «Цыпленок жареный…» — эшелоны пронеслись бы по вельду, ничем не отличающемуся от южноукраинских степей, и торжественно въехали — на Кейптаунский вокзал, где немедленно, подавив жалкое сопротивление, приступили бы к грабежам и гомерическому разгулу. Как в романе историка Яна «У последнего моря»!

И сразу Михаилу Федоровичу пришла в голову очередная философская мысль — это насколько же глуп оказался государь император Николай Второй Александрович, выпустив из ящика Пандоры дикую и бессмысленную народную волю! Он сравнивал робких, послушных, готовых учиться, чему прикажут, идти в бой и умирать новобранцев четырнадцатого года с дикими, неуправляемыми толпами бегущих с фронта солдат семнадцатого! И тех, кто следующие пять лет воевали уже ни за что. Исключительно от внутренней неспособности и внешней невозможности остановиться.

Вечером следующего дня Басманов с Сугориным сидели в неприметном фермерском доме на окраине Претории, разложив на столе топографические карты разных масштабов. В боях добровольцы участия пока не принимали, необходимости в этом не было. Следовало вначале как следует присмотреться, оценить личные качества бурских командиров, понять, есть ли реальные шансы организовать хотя бы несколько подразделений, способных к ведению эффективных маневренных операций. С установкой на наступление и действительный разгром противостоящих английских дивизий.

Опыт однажды уже завершившейся войны оптимизма не внушал. Но кое-какие перспективы все же просматривались, и все они были не столько чисто военного, как организационного характера.

Определенный оптимизм внушало то, что в армии буров имелось значительное число иностранных добровольцев, охваченных романтическим порывом — помочь местным жителям отстоять свободу и независимость. Несколько сот из них уже добрались до Трансвааля и продолжали прибывать каждый день через границы немецких и португальских колоний. Большинство составляли голландцы, но были среди добровольцев и французы, немцы, американцы, итальянцы, шведы, ирландцы, само собой, по тем временам свирепо ненавидевшие англичан. Даже русские были. Кроме рейнджеров Басманова, здесь объявилось около сотни волонтеров самых разных возрастов и профессий. Всех их старался объединить под своей командой некий человек, называвший себя полковником Максимовым.

Вот этот человек, узнав о появлении на фронте русских, прислал вестового с запиской, в которой предлагалось встретиться и кое-какие вопросы обсудить. Посовещавшись, Басманов с Сугориным решили от встречи не отказываться.

Любящий порядок и удобства жизни Сугорин приказал к началу «военного совета» привести дом рядом с выделенными отряду «казармами» в фермерских конюшнях в подходящее состояние. Бойцы смели пыль со стен, разысканной где-то известкой подбелили закопченные потолки, выдраили полы, натянули на окна противомоскитные сетки, тщательно обрызгали все углы инсектицидом, который в этом времени работал не хуже, чем пенициллин в начале сороковых годов. Непривычные к химии насекомые всех родов и видов, ползающие и летающие, дохли мгновенно, а другие, чуя смертельный запах, предпочитали обходить страшное помещение десятой дорогой.

В чистоте и уюте затопили чугунную печку, приготовили скромное угощение. Получилось не хуже, чем удавалось обустроиться на позициях мировой войны где-нибудь под Сокалем или Перемышлем.

Теперь можно и гостей принимать.

Главная проблема была в легенде. Если Максимов действительно полковник русской армии, как о нем говорили, то выдавать себя за офицеров-соотечественников бессмысленно, ложь немедленно будет раскрыта. К этому времени Сугорин только-только заканчивал училище и изобразить старшего офицера был не в состоянии, не знал реалий текущей военной жизни. Фамилии командиров и номера частей выучить не сложно, но по тем временам слишком много у них с Максимовым должно было быть общих знакомых. Да и личные контакты отнюдь не исключались. Сколько тех полковников на всю армию было? Кроме того, по возрасту Сугорин должен был участвовать в Турецкой войне или Среднеазиатских походах, значит, этих моментов никак не обойти в разговорах, и снова немедленно всплыли бы факты, о которых Валерий Евгеньевич и тем более Басманов имели только книжное представление.