И вот я – совсем как в шпионском фильме – бесшумно освободил от книг один из старинных, времен Джордано Бруно, книжных шкафов, бесшумно перекантовал его, тяжеленного, с ножки на ножку к окну, бесшумно взобрался на него и стал бесшумно укреплять карниз, с ужасом думая о том, что будет, если Грегори в эту минуту заглянет в комнату. Конечно, он решит, что я советский шпион и закладываю микрофоны в эти дырки в стене, где должны были держаться (но не держались, гады!) пробки и крепления карниза.

Наконец я все-таки вогнал эти крепления в стену, спустился со шкафа, перекантовал-переставил его обратно на место и все книги уложил на полки точно теми же стопками, какими снимал их, а потом стал ладонями собирать бетонную пыль с пола. Можете представить, как бесшумно и буквально не дыша я проделал эту сложную операцию, если не разбудил не только Грегори с Линой, но даже хьюстонского шпица!

Закончив эту работу, я осторожно, чтоб, не дай Бог, опять что-нибудь не сломать, открыл дверь на балкон и вышел на роскошную мраморную веранду с кадками апельсиновых деревьев. Весеннее солнце вставало над Римом, заливая теплом и светом купола его капелл и храмов, его знаменитые холмы, его мосты через сонный Тибр и его проспекты, которые лучами разбегались от пьяцца Пополо, пьяцца Сан-Петро и пьяцца Буэнос-Айрес. В этом городе хотелось жить, пить вино и целовать женщин, а эти идиоты итальянцы оклеивают его портретами Ленина и Че Гевары, устраивают тут коммунистические демонстрации и забастовки и хотят, чтобы им давали мясо два раза в неделю, «как рабочим в СССР».

Наглядевшись на погибающий Рим, я вышел из кабинета Грегори в коридор, с презрением глянул на простофилю шпица, проспавшего всю мою операцию со шкафом и карнизом, заперся в туалете и стал изучать сложенный вчетверо листок, который выпал из какой-то книги, когда я вынимал ее из книжного шкафа. Этот листок я не мог положить на место, не изучив. Потому что это была инструкция ЦРУ, и она называлась просто и ясно:

CLUES TO SPOTTING A SPY[44]

Согласно этой инструкции, основными приметами шпиона являются сексуальная озабоченность, неуважение к собственному правительству, пристрастие к алкоголю, эмоциональная нестабильность, наличие близких родственников, проживающих в коммунистических странах, уязвленное честолюбие и неуемное любопытство ко всему, что не имеет прямого отношения к его работе[45].

«Наконец-то! – сказал я себе. – Наконец я знаю свое призвание! По этим показателям я запросто могу стать шпионом, осталось только решить, чьим – ЦРУ, МОССАДа или КГБ…»

P.S. За завтраком Грегори, развернув итальянские газеты, присвистнул и сказал:

– Та-а-ак!..

– Что там еще? – спросила Лина, а я через плечо Грегори заглянул в его газету. На половине газетной полосы в «Эспрессо» была фотография мужчины, залитого кровью и ничком упавшего на руль своего автомобиля.

Грегори прочел, переводя с итальянского:

– Убит Мино Пекорелли. Вчера, 20 марта, вечером, молодой человек в светлом плаще подошел к машине Кармино Пекорелли, издателя еженедельника «ОП», скандально известного своими разоблачениями как правых, так и левых экстремистов, высоких государственных чиновников и руководителей масонской ложи «П-2». Молодой человек вежливо постучал в стекло машины, якобы собираясь что-то спросить, и, едва Пекорелли опустил стекло, выстрелил ему в лицо. Затем он открыл дверцу машины, спокойно выпустил в Пекорелли еще три пули и растворился в сумерках…

– Кто этот Пекорелли? – спросила Лина.

– Один шантажист… – хмуро ответил Грегори. – Бывший масон со связями в правительстве и вообще повсюду. Собирал компромат на левых и правых, часть публиковал в своем журнале, а остальными сведениями шантажировал всех, кого только мог.

– Ты его знал?

– Конечно. Он приходил к нам и просил денег за публикацию материалов, в которых обещал доказать, что масоны связаны с КГБ. А когда я отказал, он буквально назавтра написал в своей газете, что промышленники и финансисты, политические деятели и генералы, вступая в масонскую ложу «П-2», тем самым становятся на службу ЦРУ, чтобы любым путем преградить компартии доступ к власти.

– Гришенька, – сказала Циля Соломоновна, – мне не нравится все это. Эти коммунисты, демонстрации, забастовки, убийства… Я ведь родилась еще в прошлом веке и помню, с чего все начиналось в России. Все приличные люди боролись с самодержавием, все строили из себя больших прогрессистов. А кончилось тем, что Ленин, Троцкий и этот, как его, Дзержинский их же первыми расстреляли. Ты не мог бы ускорить мой отъезд в Америку? Я бы не хотела пережить все это еще раз…

45

—…Ваше тело расслабляется все больше и больше… Все глубже и глубже расслабление… Полное расслабление, и вы засыпаете… Вы засыпаете… вы засыпаете… вы спите…

И он опять засыпал, подчиняясь ее бархатному голосу.

Но теперь Елена не испытывала от этого ни удовольствия, ни возбуждения. Это была работа, в которой ей была отведена роль посредника, передатчика чужой воли и чужих слов, и она исполняла эту работу послушно и добросовестно, как хорошо тренированный робот.

– Вы спите… Все события последнего месяца блекнут на кинопленке вашей памяти, они теряют свою отчетливость. Тускнеет эмульсия этой пленки, обесцвечиваются все изображения на ней…

Самое интересное, что и в ее памяти теперь есть какой-то странный провал, словно кто-то стер в ее голове пленку с событиями последней недели, и она, эта пленка, выцвела, лишилась эмульсии и всего, что на ней было записано.

– Это ощущение сохранится и даже усилится после того, как вы проснетесь… На пленке вашей памяти невозможно различить совершенно ничего, она будто смыта, прозрачна…

Да, правильно. И у нее такое же впечатление от своих ощущений…

– А теперь мы просто удаляем этот кусок чистой пленки и скрепляем концы прошлого и настоящего. Это простая и безболезненная операция, подсознание производит ее легко, без усилий, и в памяти не остается даже воспоминаний о ней…

Верно. Воспоминаний не осталось. Но осталось странное сосущее чувство утраты, потери времени и материи жизни.

Хотя у Богула этого быть не должно, ведь на следующих сеансах Винсент снова переведет его в Якова Пильщика – жизнерадостного еврея-оптимиста, рвущегося в эмиграцию. А вот у нее, Елены, нет второй биографии, она будет все той же Еленой Козаковой, только с маленьким провалом в памяти, и никто, конечно, никогда не скажет ей, что же случилось с ними – с ней и с Богулом – на прошлой неделе…

– Вы спите, вы глубоко и покойно спите после этой короткой операции и забываете о ней, как о мимолетном сне. Вы проспите час или даже больше и проснетесь в хорошем, радостном настроении, потому что впереди вас ждет новое почетное задание Родины, ради которого вы сами, добровольно согласились на небольшую жертву – обрезание крайней плоти… Да, да, запомните это: вы сами выразили желание сделать это ради успешного выполнения задания Родины. Между прочим, потом, во время выполнения этого задания, вы убедитесь, насколько разительно будут отличаться ваши новые сексуальные ощущения от прежних, от тех, которые были у вас до обрезания…