Это было бы еще ничего, если бы на следующий же день, тогда как он готовился подать жалобу, Казанову не вызвали к графу Шраттенбаху, правителю Нижней Саксонии, наделенному также полномочиями префекта полиции. Ему показали карты, его кошелек, в котором осталась лишь четверть золота. Предупредили, что личность его установлена и что причины его высылки из Варшавы известны. Наконец, ему передали повеление уехать на следующий же день. Придя в ярость, он отправился к князю Кауницу, государственному и придворному канцлеру, у которого был Паоло Ренье, венецианский посол. Тот посоветовал ему написать прошение императрице, чтобы испросить помилования. Полный провал! Она принимает за выдумку всю историю, которую изложил ей Казанова в попытке оправдаться, обвиняет его в том, что он безбожно плутует в фараон, называет его руку на перевязи шарлатанством. Видя, что ему так и не выпутаться из этой проклятой истории, он сдается и решает уехать из Вены. Он не мог знать, что заранее проиграл, поскольку императрица Мария Терезия была лично заинтересована в его деле. Граф Шраттенбах получил собственноручную записку императрицы с приказом выдворить Казанову. Повсюду его репутация следует за ним – или опережает, как угодно. Вот и из Вены его прогнали, как до того из Варшавы. Легко понять, что Джакомо начинает уставать и хотел бы найти место, где приткнуться, надежное и стабильное прибежище.

В начале февраля 1767 года Казанова отправляется в Аугсбург через Линц и Мюнхен. Он проведет там четыре месяца со всей возможной приятностью, большую часть времени – в компании графа Максимилиана фон Ламберга, человека честного и любезного, эрудицию и литературный талант которого он высоко ценит. В бурной жизни венецианца наступает передышка, которая была бы самой покойной, если бы его в очередной раз не терзали вечные и неразрешимые финансовые проблемы. Он написал в Венецию герцогу Курляндскому, прося его о вспомоществовании, о сотне дукатов, а для убедительности приложил к своему посланию самый надежный рецепт изготовления философского камня. Если очередное шарлатанство позволит ему выторговать кое-какие субсидии, стоит ли колебаться хоть на минуту? Продолжение этой истории еще забавнее. Герцог прислал ему деньги, но не сжег письмо, как ему рекомендовал Казанова. Однако оказалось, что несколько месяцев спустя герцога Курляндского арестовали за подделку векселей и подписей нескольких банкиров. Его бумаги были конфискованы и опечатаны. В 1789 году, во время взятия Бастилии, письмо Казановы было найдено и опубликовано. Таким образом, в первый день 1798 года венецианец, работая над своими мемуарами, смог включить в них точный текст, датируемый 1767 годом.

В июне он выехал из Аугсбурга, проследовал через Людвигсбург, Шветцинген, Майнц, Кельн, где остановился, так как в Дрездене с удивлением прочел в одной кельнской газете статью, повествующую о том, что «господин Казанова, вновь появившись в Варшаве после двухмесячного отсутствия, получил приказ уехать, поскольку король узнал о нескольких историях, вынудивших его запретить сему авантюристу доступ к своему двору» (III, 534). Относительно последующего Казанова дал не менее четырех различных версий. По первой из них, согласно которой редактор, некий Жаке (а на самом деле аббат Жоренвилье, сменивший Гаспара Жакмотта), написал опровержение, продиктованное самим Казановой, для публикации в ближайшем номере газеты, за два луидора. По второй – последовало опровержение и примирение. По третьей, той, что приводится в «Мемуарах», и наиболее выспренной, редактор на коленях умолял его о пощаде, когда Казанова пригрозил ему пистолетом. Наконец, в четвертой, еще более себялюбивой и снисходительной, Казанова побил тростью этого Жаке, человека толстого и флегматичного. Проехав через Ахен, Джакомо 1 августа прибыл в Спа, где сезон был в самом разгаре. Не менее двух-трех тысяч иностранцев приезжали туда каждый год на воды. Среди посетителей Спа был маркиз дон Антонио делла Кроче – ложный маркиз, разумеется, но настоящий игрок и профессиональный шулер, которого Джакомо в последний раз видел в Милане в 1763 году. Он жил с молодой девицей из Брюсселя, на шестом месяце беременности, по имени Шарлотта, которую он похитил из монастыря. Казанова задумался, как такая девушка, в высшей степени прекрасная и достойная, могла влюбиться в Антонио Кроче, не обладающего ни «внешностью, ни развитым умом, ни приличным в обществе тоном, ни обольстительными речами, ни искусством подавать себя, чтобы покорять девиц» (III, 549).

Однако Кроче так проигрался, что вскоре был вынужден заложить драгоценности Шарлотты и оказался разорен. Одно из двух, как он скупо заявил Джакомо: либо он наложит на себя руки, либо пешком уйдет один в Варшаву, не оглядываясь и доверив свою жену Казанове, который за ней присмотрит. В самом деле, Джакомо, предупредительный и внимательный, не покинет Шарлотту и станет заботиться о ней. На сей раз любовью к молодой красавице всего не объяснить. Джакомо проявляет бескорыстное сочувствие и настоящую преданность беременной женщине. Даже для такого распутника, как он, не все всегда сводится к простому сексуальному желанию.

В конце сентября Казанова в обществе Шарлотты отправляется в Париж. Проехав через Льеж, Люксембург, Мец и Верден, они в конце сентября прибыли во французскую столицу. Какое ужасное ощущение тотчас испытал Казанова! Новый Париж – уже не его Париж! Он ничего не узнает. «Париж показался мне новым миром. Госпожа д’Юрфе умерла, мои старые знакомые сменили дом или состояние, я нашел богатых, ставших бедными, бедных – богатыми, совершенно новых публичных женщин, а те, кого я знал, отправились в провинцию, где все, что прибывает из Парижа, чествуют и превозносят до небес. Я нашел не только новые постройки, из-за которых уже не узнавал улиц, но целые совершенно новые улицы, столь регулярной архитектуры, что я там терялся. Париж показался мне лабиринтом. Желая пешком дойти от церкви Сент-Эсташ до улицы Сент-Оноре, чтобы попасть в Лувр, я не нашел на прежнем месте отель Суассона и совершенно заблудился» (III, 553). Если Казанова теряется в Париже, значит, отныне он уже не современник французской столицы. Отстал от настоящего. В общем, он – из бывших.

7 или 8 октября Казанова отвез Шарлотту, которая со дня на день должна была родить, к повитухе на улицу Сент-Антуанского предместья. По дороге их фиакр должен был остановиться на четверть часа, чтобы пропустить похоронную процессию богатого покойника. Дурное предзнаменование! 13 октября ее обуяла непреходящая горячка. 17-го она родила мальчика, окрестила его и отнесла в больницу для подкидышей. 26-го, в пять часов утра, она испустила дух.

Когда в Константинополе Юсуф захотел оставить его в Турции и женить на своей дочери, очаровательной Зелми, то одной из главных причин, по которым Казанова не принял столь заманчивого предложения, позволявшего ему сколотить состояние, была языковая: «Возмущала меня лишь мысль о том, что мне придется год прожить в Андринополе, чтобы выучиться говорить на варварском языке, к которому я не имел никакой склонности, а потому не мог льстить себя надеждой выучить его в совершенстве. Я не мог без труда отречься от тщеславной гордости слыть речистым малым, каким я считался всюду, где ни жил» (I, 297). Нужно принимать его всерьез. Это вовсе не дурной предлог, который он выдумал, чтобы в очередной раз избавиться от тесных уз брака. Он бы быстро угас, если бы не блистал на состязаниях в красноречии. «Казанова – виртуоз беседы. Он говорит, как дышит. Такое впечатление, что он живет, чтобы рассказывать. То, что он чувствует в момент действия, становится вдвое сильнее от перспективы возобновляемого удовольствия в неиссякаемых рассказах. Поступок проходит и заканчивается, но рассказ продолжается. Можно себе представить Казанову беседующим сам с собой (он напишет «Монологи мыслителя»), ведущим внутренний монолог; но это значило бы его оскорбить. Джакомо не онанист: присутствие Другого, воображаемое или реальное, необходимо для исторжения потока слов»[88]1,– пишет Ж.-Д. Венсан.