— И что с того? — спросил Уэбстер.

— Есть места, где им принадлежат округа. Даже целые штаты.

Уэбстер удивленно поднял бровь.

— Господи, Декстер, это же не политика. Речь идет о Холли!

Помолчав, Декстер обвел взглядом небольшой кабинет Белого дома. Выкрашенный белой краской с каким-то неясным едва различимым оттенком. Президенты приходили и уходили, а кабинет раз в несколько лет перекрашивался в один и тот же цвет. Декстер понимающе усмехнулся.

— К несчастью, в нашем деле все является политикой.

— Но речь же идет о Холли!

Декстер покачал головой. Едва заметное движение.

— Это эмоции. Задумайтесь о таких простых, безобидных словах как «патриотизм», «сопротивление», «подполье», «борьба», «угнетение», «личность», «недоверие», «восстание», «бунт», «революция», «права». Во всех них есть какое-то величие, вы не находите? Если рассматривать их применительно к американской действительности?

Уэбстер упрямо тряхнул головой.

— Нет никакого величия в том, чтобы похищать женщин. Нет никакого величия в незаконном оружии, в незаконных вооруженных формированиях, в краденом динамите. Никакая это не политика.

Декстер снова покачал головой. То же самое едва уловимое движение.

— Все рано или поздно становится политикой. Вспомните Руби-Ридж[2], Гарланд. Вспомните Уэйко[3]. Начиналось ведь все не как политика, так? Но очень скоро превратилось в политику. Мы тогда настроили против себя до шестидесяти шести миллионов избирателей. Своими крайне глупыми действиями. Этим людям как раз и нужно, чтобы наша реакция была неоправданно жесткой. Они считают, что суровые карательные меры ожесточат народ, приведут под их знамена новых борцов. И мы пошли у них на поводу. Сами подбросили хворосту в костер. Мы представили все таким образом, будто правительство только и думает о том, как бы сокрушить маленького человека.

Наступила тишина.

— Опросы общественного мнения показывают, что нам нужно сменить подход, — снова заговорил Декстер. — И мы стараемся его найти. Стараемся изо всех сил. Но как будет выглядеть со стороны, если Белый дом откажется от этих попыток только потому, что в деле оказалась замешана Холли? Да к тому же, если это произойдет сейчас? Четвертого июля? Неужели вы ничего не понимаете? Задумайтесь хорошенько, Гарланд. Задумайтесь о том, какова будет реакция. Представьте себе такие слова как «месть», «корыстные интересы», «расправа», «эгоизм». Представьте себе, как они скажутся на результатах опроса общественного мнения.

Уэбстер молча смотрел на него. Чувствуя, как на него давят белые стены.

— Но ведь речь идет о Холли, черт побери! — воскликнул он. — При чем тут опросы общественного мнения? И не надо забывать о генерале. Президент уже говорил с ним?

Декстер покачал головой.

— Нет, я лично объяснил все генералу Джонсону. Он звонил сюда каждый час.

Уэбстер подумал: «А сейчас президент, наверное, уже больше не отвечает на его звонки.» Да, Декстер здорово поработал над своим шефом.

— И? — спросил директор ФБР.

Декстер пожал плечами.

— По-моему, генерал в принципе все понял. Но, естественно, в настоящий момент его суждения являются несколько предвзятыми. Он очень несчастный человек.

Уэбстер погрузился в молчание. Напряженно задумался. Достаточно искушенный в политических игрищах, он понимал, что если противника нельзя одолеть, надо переходить на его сторону. Заставить себя думать так, как думают он.

— С другой стороны, если вы вытащите Холли, для вас это будет плюс, — сказал Уэбстер. — Большой плюс. Вы покажете себя уверенными, решительными, умеющими ценить своих людей. В этом тоже будут свои преимущества. И это благоприятно скажется на общественном мнении.

Декстер кивнул.

— Полностью с вами согласен. Но это ведь будет азартная игра, правильно? С очень крупными ставками. Быстрая, легкая победа — это хорошо, но провал станет самой настоящей катастрофой. Игра крупная, и ставки в ней — опросы общественного мнения. А в настоящий момент я сомневаюсь в том, что вы сможете обеспечить быструю, легкую победу. Сейчас вы еще не готовы к решительным действиям. Так что я бы поставил все деньги на провал.

Уэбстер изумленно уставился на него.

— Послушайте, Гарланд, только без обиды. Мне платят за то, чтобы я мыслил именно так, хорошо?

— Черт побери, так что же вы хотите сказать? Я должен немедленно перебросить на место отряд по освобождению заложников.

— Нет.

— Нет? — переспросил пораженный Уэбстер.

Декстер покачал головой.

— Пока что разрешение на операцию по освобождению заложников вам не дается.

Директор ФБР молча смотрел на него, не в силах поверить своим ушам.

— Пожалуйста, определите мою позицию, — наконец обрел дар речи он.

Некоторое время стояло молчание. Затем Декстер заговорил, обращаясь к точке на белой стене в ярде слева от кресла Уэбстера:

— Вы остаетесь главным ответственным за ситуацию. Завтра начинается праздник, а затем выходные. Обратитесь ко мне в понедельник. Если проблема к тому времени останется.

— Проблема существует сейчас, — сказал Уэбстер. — И я с вами разговариваю сейчас.

Декстер снова покачал головой.

— Нет, не разговариваете. Мы с вами сегодня не встречались, и я не беседовал с президентом. Сегодня нам ничего неизвестно. Расскажете нам обо всем в понедельник, Гарланд, если проблема к тому времени останется.

Уэбстер словно оглушенный сидел на месте. Искушенный в политике, сейчас он никак не мог понять, то ли он сорвал джекпот, то ли ему вручили таблетку со смертельным ядом.

* * *

Генерал Джонсон и его адъютант прибыли в Бютт через час. Они попали сюда тем же путем: армейским вертолетом с авиабазы Петерсон в аэропорт округа Сильвер-Боу. Когда вертолет был уже на подлете, с его борта связались с отделением ФБР, и Милошевич приехал встречать гостей на двухлетнем джипе «Гранд чероки», взятом напрокат в местном агентстве. По дороге до Бютта никто не говорил. Милошевич молча вел машину, а двое военных, достав из большого кожаного чемодана карты и диаграммы, внимательно изучали их. Они передавали бумаги друг другу, ограничиваясь кивками, как будто слова были лишними.