— Руками, а как еще? — сердито ответила продавщица-Гримо.

— Так она же грязная…

— Грязная?! А я что, должна для тебя картошку мыть?! Какую завезли, такую и продаю!

— Кать, а, Кать! — вступила Надежда Павловна. — Что это у тебя, покупатель скандалит? Заведующую позвать?

— Ты только подумай, картошка ему грязная! Нет, ты видела такое? — продолжал разоряться Гримо. — Давай-давай, поживее, выбирай и отходи, вон очередь какую собрал!

Сергей жалобно посмотрел на Надежду Павловну.

— Что, правда прямо руками брать?

— Прямо руками, — подтвердила та своим обычным голосом.

— Но вы хотя бы пакет дадите?

— Пакетов не давали, все ходили со своими сумками, авоськами, сетками — у кого что было.

— Но как же мне…

— А никак. Сегодня в руках и унесешь, а в следующий раз сумочку прихватишь или пакет, — миролюбиво объяснил Гримо, снова принявший свой обычный вид.

Сергей наклонился над ящиком, выбрал несколько крупных картофелин — сколько поместилось в двух руках. Но ведь Гримо говорил что-то о луке и куске сала…

— Ладно, — смилостивился Гримо, — лук и сало я сам возьму, на первый раз с тебя хватит.

Сергей поднимался по лестнице, стараясь не испачкать одежду землей, плотно облепившей картофелины. В квартире он сгрузил картошку в раковину и открыл кран, чтобы вымыть руки.

— Что это вы устроили? — зло спросил он, поглядывая на актера, который с невозмутимым видом уселся за кухонным столом и принялся листать книгу, которую ему предстояло читать вслух.

— А что тебе не понравилось?

— Зачем весь этот цирк с грязной картошкой?

— А другой в те времена не было. Наш завхоз Юра специально ездил на ферму, договаривался, чтобы продукцию продавали нам немытую. На рынке овощи были чуть почище, конечно, но заметно дороже. А в магазине — только такие. Другое дело, что в магазинах они были почти всегда расфасованные по пакетам или по сеткам, но такие же грязные.

— А орать и хамить зачем было?

— Милый мой, во всех магазинах продавцы орали на покупателей и хамили. Даже в ювелирных такое случалось, а уж в овощных — поголовно.

Сергей оттер наконец руки и взялся за полотенце.

— Вы серьезно?

— Серьезней некуда. Мы все так жили.

— Но это же унизительно!

— Ну… — Гримо пожал плечами. — Наверное. Но мы привыкли. Для нас это было нормой, мы и не знали, что бывает как-то иначе.

— Ну ладно. Только я не понял, о чем вы с Надеждой разговаривали в самом начале, когда мы только пришли.

— Мы разговаривали о том, кто будет играть роль продавца и нужно ли для этого звать нашу Ирочку. Я ответил, что сам справлюсь. И ведь справился?

— Справились. — Сергею наконец удалось расслабиться после шока, вызванного посещением «магазина». — А Ирочка — это кто?

— Актриса. Нас, актеров, здесь трое: Полина, у которой твоя Оксана живет, Ирочка и я. У Полины возрастные роли, у Ирочки — помоложе, лет на тридцать пять — пятьдесят, ну и я — на все мужские и вообще на любые, ты ж сам видел, я что угодно сыграю.

— Ага, хоть собачью какашку, — с улыбкой кивнул Сергей.

— Это грубо, — поморщился Гримо. — Я сказал «колбаска». Ты давай начинай дело делать, фартук повяжи, нож достань, дощечку, миски, сковородку, не стой пнем. А я читать буду.

Сергей послушно надел фартук и взялся за нож, а Гримо откашлялся, взял поочередно две ноты с размахом в октаву и принялся читать.

А дальше стало происходить что-то непонятное. Невероятное. В раковину падали картофельные очистки и луковая шелуха, на сковороде подтапливалось нарезанное мельчайшими кусочками сало, стены кухни словно раздвинулись, и перед глазами Сергея появилась улица, а по ней шел, твердо ступая, могучий мужчина с длинными руками. Серо-голубые его глаза сверкали из-под бугристых лохматых бровей, и покачивалась густая, в колечках завитков, борода… Озадаченные горожане смотрят ему вслед и переговариваются, обсуждая и строя догадки: кто это да зачем явился в их город, стоящий на большой реке?.. Вот умирает городской староста и на смертном одре договаривается о женихе для своей дочери… Дочь старосты и сын Артамонова, того самого «неизвестного и страшного», принимают благословение, впервые увидев друг друга и не испытывая никаких чувств… И вдруг, как откуда-то из другого мира, прозвучали слова: «Живет человек, а будто его нет. Конечно, и ответа меньше, не сам ходишь, тобой правят. Без ответа жить легче, да — толку мало».

Было что-то особенное то ли в самих этих словах, то ли в той интонации, с которой произносил их старый актер Гримо. Сергей отвернулся от плиты, на которой шкворчала порезанная тончайшими ломтиками картошка, и замер, уставившись на чтеца.

— Что? — спросил Гримо, оторвавшись от книги и сдвигая очки на кончик носа.

— Это тоже Горький написал? Вот то, что вы сейчас прочитали?

— Ну а кто ж? Не я же.

— Что-то тут революцией и не пахнет.

— Ну, ты хватил! — расхохотался актер. — Действие начинается через два года после воли, это первая половина шестидесятых годов девятнадцатого века, до революции еще глаза выпучишь.

— То есть про революцию здесь вообще не будет? — на всякий случай уточнил Сергей, почему-то обрадовавшись.

— Будет, но в самом-самом конце и совсем чуть-чуть. Ты не отвлекайся, внучок, картошку-то мешай, а то пригорит.

В сочном глубоком голосе Гримо было что-то завораживающее, и картины перед мысленным взором вставали яркие, красочные, выразительные. Когда еда приготовилась, они сделали перерыв, но Сергей старался съесть свою порцию побыстрее, чтобы снова вернуться к волшебным картинам, оживающим под силой голоса Гримо. Актер же, наоборот, не спешил, ел медленно, со вкусом, нахваливая стряпню «внучка». Сергей успел не только поесть, но и вымыть сковородку, ножи, миски и даже свою тарелку, и нетерпеливо ожидал, когда Гримо доест, сдаст посуду и вернется к чтению.

— А ты не стой без дела, кофейку свари пока, мне покрепче, а себе — как любишь.

Кофе пили уже под книгу: Гримо читал, на ощупь просовывая палец в колечко ручки, подносил чашку ко рту, делал маленький глоточек, почти не прерывая потока слов. Сергей слушал как завороженный.

— Ну как? — спросил актер часа через два. — Дальше сам будешь читать? Въехал?

— А вы устали?

— Да я-то что, у меня глотка луженая, могу читать хоть до ночи.

— Я бы еще послушал, если можно. Вы так классно читаете! Если честно, никогда не понимал, почему некоторые люди любят слушать аудиокниги. Мне всегда казалось, что лучше глазами и в тишине…

— Теперь понял?

— Теперь понял.