Он вцепился в ногу, занесенную для следующего удара, дернул ее на себя, тело обрушилось с грохотом — как будто повалился дом.

— Я… все равно… тебя… убью… — хрипел тот, с кем он боролся. — Все равно…

Не убьешь. Я не дамся!

Сцепившись, они катались по полу в тесной прихожей, клубок змей, готовых пожрать друг друга, и Алексу что-то впивалось в грудь — змеиное жало! — и он вдруг сообразил, что это книжка, которая так и осталась у него под мышкой!

Он выхватил ее, размахнулся, ударил в лицо, целясь твердыми и острыми углами, и опять попал!

Противник завизжал и ослабил хватку, и секунды Алексу хватило, чтоб вырваться и дотянуться до зонта, всегда стоявшего в углу.

Он очень любил этот зонт, купленный в дорогом английском магазине, — тяжеленная, острая, длинная трость.

Он ударил зонтом раз, другой, третий, и тот, на полу, с каждым разом визжал все сильнее, и, черт его знает, наверное, Алекс убил бы его, если бы ненависть не погасла так же внезапно, как зажглась, словно сделав напоследок свое дело.

Он вдруг пришел в себя.

И придержал собственную руку, готовую ударить еще раз.

И вытер со лба пот — жарко было драться в пальто.

И услышал, как поехал лифт — обычный, нормальный, привычный звук.

Жизнь продолжается, вот что он понял.

Я не убит. И я никого не убил.

Тяжело дыша, он пристроил зонт поперек лежащего на полу человека, придавил его коленом — тот охнул и застонал, — потянулся и повернул выключатель.

И даже не зажмурился, когда свет ударил по глазам.

— Давно надо было тебя прикончить, — прохрипел лежавший на полу. — Сразу.

— Вставай, — велел Алекс. — Пошли.

Держась за стену, хрипло дыша, человек поднялся. Он был сильно избит, губы в крови — видно, Алекс как следует попал Маниной книжкой!

— Туда!

Держа погнувшийся зонт наготове, Алекс зажег свет в комнате и толкнул незваного гостя на стул.

— Ну? Чего ты от меня хочешь?! Ну, еще свяжи меня! Ты же трус, тряпка!

Алекс вдруг засмеялся. Смеяться было больно, так больно, что потемнело в глазах. Должно быть, ребра сломаны.

— Не буду я тебя вязать, — сказал он, стянул пальто и швырнул его на пол. — Ты ни на что больше не годен. Я победил.

— Нет! — закричал человек и заплакал. — Ты не можешь победить! Ты проиграл давно, еще тогда! А я выиграл! Я получил все!

Алекс, державший зонт под мышкой, как шпагу, и жадно оглядывавшийся по сторонам в поисках какого-нибудь питья, вдруг остановился и уставился на человека на стуле.

— Ты получил все? — спросил он осторожно. — Еще тогда?..

— Ты был первым, кого я убил! — торжественно заявил незваный гость, опять скривился, и Алекс увидел у него на щеках слезы, настоящие горючие слезы!.. — И я сделал это так красиво! Ты тогда должен был покончить с собой, жалкий, трусливый ублюдок! Но ты оказался живучим и все мне испортил!

— Постойте, — перехватив зонт, Алекс взялся за лоб, охнул и опустил руку. — Вы Александр Стрешнев. Второй заместитель директора издательства «Алфавит». И вы убили того человека в коридоре! И собирались убить меня?!

— Я не собирался! Я тебя почти убил! Но ты выжил, придурок!

— Вы увели у меня мой роман, — ровным голосом сказал Алекс. Выговорить это было труднее, чем в темноте бить наугад! У него сильно застучало в висках — так, как будто вот-вот проломится кость. — Именно вы тогда были моим литературным агентом?! У вас была другая фамилия, но я знаю, что это вы!

— Давно знаешь? — буднично спросил Стрешнев.

— Довольно давно. С тех пор, как вы при мне сказали что-то вроде «сокол с места, ворона на место». Это малоизвестная поговорка, и мой агент, когда все случилось, во всех интервью ее повторял. Только наоборот: ворона с места, сокол на место! В том смысле, что наконец-то все стало на свои места и теперь ежу понятно: книгу написал не я, а некий достойный человек! — Алекс стиснул кулак. — Сначала я подумал, что это просто совпадение, а потом… А потом решил, что нет, не просто!.. Столько раз я слышал эту фразу, и только от одного человека. Ты даже в письмах что-то такое поминал про эту чертову ворону!..

Услыхав про письма, Стрешнев вдруг спросил с удовольствием:

— Хочешь, я тебе напомню, как ты называл меня в письмах?!

Не надо.

— Не на-адо?! Во Франции меня звали А. Эн. Седер! Уважаемый господин Седер, так ты меня называл в своих письмах! Уважаемый господин! Я был господин, а ты раб, просто раб, с которым я мог сделать все, что угодно! И сделал!

У Алекса дернулся рот. А. Эн. Седер. Все правильно. Ему стало нечем дышать, он шагнул к окну и распахнул его. И потянул с шеи шарф.

Стрешнев следил за ним с наслаждением.

— Седер — фамилия моей матери. Стрешнев — отец. Но он бросил нас! Бросил, а потом приполз проситься обратно, и мать приняла. А я его ненавидел! Я всю жизнь его ненавидел! Но у него были связи! У него были такие связи, какие никому тогда и не снились, — кондовые, советские, крепкие связи в иностранных издательствах!

— Я знаю, — с трудом дыша, выговорил Алекс. — Он работал в ленинградской «Детской литературе».

— Вот именно. Только он не просто работал! — И Стрешнев сделал рукой неопределенный жест. Ему тоже, должно быть, было больно, потому что он скривился и руку перехватил. — Он ру-ко-во-дил этой самой поганой «Детской литературой». У нас с самого моего детства толклись какие-то писатели, и отец ими восхищался! Он их боготворил! Он хотел, чтобы я тоже писал, а я ненавижу писанину! И книги ненавижу тоже! Ненавижу!

— Тихо.

— Я уехал во Францию в поганенькое крохотное издательство, когда началась перестройка. Отец пристроил! — Стрешнев фыркнул. — Он мог бы пристроить меня куда угодно, но нет! У него, видишь ли, принципы, и мать проела мне плешь — ты должен быть благодарен, ты должен быть благодарен! За что?! За прозябание над чужими текстами, да еще на тарабарском языке?! Я ненавижу этот язык! И тексты ненавижу! Я все это ненавижу!

— Ненавидишь, — повторил Алекс, к которому постепенно возвращалось дыхание и вместе с ним любопытство.

Тогда, пять лет назад, он хотел и боялся увидеть человека, который… погубил его. И вот сейчас этот человек на стуле в его собственной комнате рассказывает, как именно он это сделал.

Судьба. Какая странная судьба.

— Ты сидел в издательстве, ненавидел свою работу, ненавидел всех, а потом появился я со своим романом.

— А потом ты, подонок! Ты прислал на рецензию свою писанину, и ее передали мне как самую бесперспективную! Я прочитал. И показал двум или трем отцовским приятелям из крупных издательств. И все стало ясно. Ух, как я вас всех ненавижу!