— Подойдем-ка на минутку сюда, Андрей Григорьевич, — сказал он и подвел гостя к двери, ведущей во двор.

Дверь распахнулась, и Шкуро увидел в одном шаге от себя качающегося повешенного солдата в шинели, за ним — еще повешенный, и еще, и еще… Во дворе стояли офицеры. Среди них знакомые— Николаев и Раздеришин. Полковник отшатнулся, Покровский засмеялся.

— Это нам для улучшения аппетита, — сказал генерал. — Природа любит трупы. Вид повешенного оживляет ландшафт. Особенно, когда вешают жида. Вон они стоят ждут свой черед. Раздеришин, давай-ка того, что Бога нам хочет придумать. Эй ты, Мойша, кто у нас Бог?

Выволокли к двери маленького человечка с длинными седыми космами, с совершенно безумными глазами. Он кричал, брызгая слюной:

— Мы, евреи, дали вам Бога. И царя дадим! Вы должны молиться нам, гои! На колени передо мной!..

— Его лечить надо, а не вешать, — громко сказал Шкуро. — Слова его слышали и казаки, и офицеры во дворе.

— Ты неисправимый либерал. А ну-ка, Раздеришин, подвесь этого Мойшу повыше, чтобы на солнышке полечился!

Вернулись за стол, и Покровский спросил:

— Аппетит улучшился?

— У меня аппетит никогда не пропадает.

Выпили еще, вспомнили о Чрезвычайной Раде, открытие которой назначено на 10 ноября. Решили ехать вместе.

Шкуро чувствовал, что генерал уверился в его некоторой слабости и уже не считает за соперника в борьбе за власть на Кубани. Тем легче будет его обойти. На конных состязаниях тоже так: того, кто слишком надеется на свою лошадь и красуется на ней, обходит другой, незаметный, скромный на вид.

XII

В Екатеринодар выехали с тем расчетом, чтобы успеть до открытия Рады решить свои военные и домашние дела. Шкуро сопровождала конвойная «волчья сотня», а генерал Покровский вел с собой целое войско — Кубанский гвардейский дивизион и сводный Кубанский полк. Объяснял, что «для отдыха».

В дороге вроде бы сблизились, сдружились, не спорили, в разговорах о происходящих бурных событиях обычно приходили к общему мнению. А события поражали воображением. Красный командующий Сорокин расстрелял свое правительство, и был расстрелян сам. Но это не ослабило красные войска. Таманская армия Ковтюха захватила Ставрополь. Согласились, что Сорокин хорошо сделал, уничтожив Рубина и компанию, и неплохо, что и сам отправился следом. Без него у красных не осталось хороших командиров. Но вот Ставрополь.

Соглашаясь с генералом по поводу Сорокина, Шкуро, на всякий случай покручивая усы, позволял себе усмехаться лишь в мыслях. О Ставрополе сказал, что его добровольцы особенно и не защищали. Рассказал о деникинском выговоре, полученном за взятие Ставрополя. Покровский удивлялся и не хотел верить: «Наш же город! Зачем отдавать большевикам? Я против такой политики. Это филимоновская Рада мутит воду. Менять надо людей. Менять атамана…»

Шкуро понимал, как хочет Покровский поменять атамана, но делал вид, что не понимает: растерянно возмущался, выражал наивные надежды на решения Рады.

В Екатеринодаре спутники разъехались: Покровский — в городской дом, Шкуро — в свою Пашковскую.

У ворот родного лона встречали отец, жена, соседи — казаки предупредили. Шкуро легко спрыгнул с любимого гнедого, бросил поводья ординарцу и по старому уставу поклонился отцу, — будто не замечая его бешеных глаз, глубокого шрама на лбу, искривленного от злобы лица. Не забыл отец, что сын ему враг: триста рублей долга до сих пор не отдал, лез не в свое дело, когда мать, старую дуру, приходилось учить палкой, сбежал с ней не дому, донес на отца атаману и о семейных делах, и о торговле фруктами из сада… Почему это покалеченному герою турецкой войны нельзя заработать, если сын грабит?

Правда, теперь сын покорно кланялся в ноги, ординарец подавал увесистые пакеты с подарками, и старик, временно успокоившись, обнял и поцеловал сына.

Татьяна кинулась на шею, зацеловала, заласкала, помогла раздеться, повела к себе в гостиную. Здесь у нее все по-питерски: трюмо, кресла, диваны, столики с цветами, на стенах картины с заморскими пейзажами. Сама в голубом платье с мехами, с большим ожерельем из спецзапаса полковника. Деловая: сразу заговорила о главном, о том, что была у Филимонова и старик обещал, что Рада произведет ее мужа в генералы. В штабе Деникина одарили кого надо, благосклонно там приняли и взнос Финансовой комиссии — главнокомандующий возражать не будет.

И был семейный пир. Быстро захмелевший отец кричал: «Бей их, Андрюша! Вешай, жги! Я еще тогда с ними бился. В девятьсот пятом. Тогда еще черносотенцем участвовал!..» Вспоминали за столом сестру Любу — живет не то в Новороссийске, не то в Ростове с каким-то стари-ком-американцем. И о брате вспомнили, воюющем где-то на Дону. От него вестей нет.

— Казаки болтают, что тебя в атаманы выберут, — сказал отец.

— Могли бы и выбрать, — согласился захмелевший Шкуро, — но хозяин здесь Деникин, а не казаки. Ему, наверное, старик Филимонов годится. Через него он с самостийниками справляется. Те все дергаются — мечтают устроить свою республику. Конституцию придумали лучше, чем в Америке. Не понимают, что без деникинских офицеров нам против красных не устоять. Все мужики за них. И наши иногородние. Да и не только иногородние.

— Вешать! Как мы в девятьсот пятом!.. — орал отец, который сам никого тогда не вешал, только кричал на улицах.

Родные стены придали полковнику уверенности — дело налаживается. Если Деникин не помешает нацепить генеральские погоны, тогда… Тогда жизнь пойдет другая, и генерал Шкуро пойдет дальше. Поедет в салон-вагоне. В двух салон-вагонах: в одном сам, в другом — музыка.

Следующим утром, узнав распорядок дня главнокомандующего, направился к дому Фотнади — резиденции Деникина — белому невысокому особняку южной архитектуры с круглыми башенками и куполами. Охрана — корниловцы: фуражки с красным верхом и черным околышем, двухцветные черные красные погоны с литерой «С» на рукаве шинели — голубая нашивка в форме щита с надписью «корниловцы» и белым черепом над скрещенными костями и мечами.

Принял Деникин сразу, но с официальной холодностью.

— Я знаю о вашей успешной деятельности в казачьих отделах, — сказал генерал, и взгляд его был безразлично далек от этого кабинета, наполненного осенним серым светом, и от казака с густыми светлыми волосами и с разросшимися рыжими усами. — Однако генерал Боровский доносил мне, что вы не выполнили мою директиву и не ударили в тыл красным, чтобы помочь Боровскому взять Невинномысскую. Станцию тогда так и не взяли, и она явилась базой для красных. Вместо этого вы полезли на Кисловодск, ни на черта нам не нужный. Вот теперь они взяли Ставрополь и пытаются пробиться к Царицыну, чтобы преградить нам путь к Москве.

— Но ваше превосходительство, я же не был подчинен Боровскому и не получил вашу директиву. Да и войск в то время у меня еще не было — я шел набирать казаков в станицах. А взятие Кавминвод с Кисловодском и Пятигорском вынудило красных создавать новый фронт в своем тылу. Это намного их ослабило… Шкуро не забыл уроков тактики и стратегии в Николаевском училище. Главнокомандующий делал выговор ему без нажима — так, для порядка. Открывающаяся Рада интересовала Деникина больше: