Обещанный конфетно-букетный период, первый и единственный в моей жизни, заставил меня взглянуть на Зина другими глазами. Оказалось, что этот мужчина умеет быть обаятельным, внимательным, заботливым, нежным и страстным.

Правда, беспокойство за Никиту вынудило меня на время забыть об отце ребенка. Все эти дни после пожара я пропадала в клинике, сидела возле своего мальчика. Когда же возвращалась на ночь в дом Родиона Зиновьевича, моих сил едва хватало на то, чтобы принять душ, закинуть в желудок пару ложек какой-то еды и упасть лицом в подушку. 

Новости о Зиновии, которыми делился со мной Плетнев-старший, влетали в одно ухо и вылетали через другое, почти ничего не затрагивая в душе. Теперь же я вспомнила все, что слышала, и ужаснулась и одновременно устыдилась собственной черствости. 

Как вышло, что четырехлетний ребенок сообразил, что Зиновию нужна поддержка, нужны слова любви, а я – нет? Неужели мое собственное сердце настолько закаменело в своих обидах и обросло броней, что я не способна теперь испытывать теплых чувств ни к кому, кроме сына? 

Шаг за шагом я начал вспоминать свою жизнь в доме Плетнева. Как он схватил меня за руку, когда я впервые появилась у него на пороге, и при этом его усталые глаза впились в меня со смесью недоверия и надежды. Как вздрагивали его плечи, когда он стоял на коленях перед моей постелью в ночь, когда Никита примчался ко мне, чтобы спрятаться от грозы. Как сияла его улыбка, когда я благодарила мужчину, принимая от него очередной цветок и подарок. 

Хороших воспоминаний оказалось неожиданно много. Они вдруг хлынули рекой, затопили меня, одновременно и согревая, и заставляя ежиться от неприятного открытия: почему я не замечала, не ценила все эти моменты раньше? Принимала знаки внимания как должное. Проводила ночи с Зиновием, говоря себе, что просто не хочу отказываться от возможности почувствовать себя женщиной. Живой женщиной, красивой и желанной. 

А ведь Зин… сколько раз я замечала, каким одиноким он выглядит порой. С какой тоской смотрит на нас с сыном, когда мы вместе играем, смеемся, обнимаемся и обмениваемся нежными поцелуйчиками в щечку!

И вот теперь он, отец моего ребенка и его спаситель, лежит в другой больнице. Один, обожженный, беспомощный. А я даже ни разу не передала ему через Родиона Зиновьевича привет! 

Мне стало стыдно, как никогда раньше!

Я поняла: простого разговора по телефону будет мало, чтобы отблагодарить Зиновия за спасение Никиты. За его ухаживания, подарки, за то, каким ласковым и страстным он умеет быть в постели. 

Что ж, я придумаю, как отблагодарить Плетнева. Найду способ дать ему понять, что ценю его и хочу, чтобы он поправился и снова мог быть с нами – с Никитой и со мной. И не важно, что я в его доме всего лишь домработница. Понадобится – буду работать у него до конца своих дней. Пусть только выздоравливает! 

На следующий день Родион Зиновьевич приехал к нам с Никитой после пяти вечера. Выглядел он усталым и каким-то потемневшим от горя. 

– Что случилось? Зиновию стало хуже? – испуганно спросила я, пока Никита бегал в туалет перед прогулкой. 

– Нет… но и лучше пока не становится. А еще он в отвратительном настроении. Сам, конечно, ни в чем не признается, но лечащий врач сказал, что беспокоится, как бы на фоне ожоговой болезни не развилась тяжелая депрессия.

– Чем это опасно? – я взяла старика за руку, усадила на табурет, налила и подала ему стакан холодной воды. 

– Опасность в том, что Зин может перестать бороться за жизнь… – Родион Зиновьевич моргнул несколько раз и поспешил сделать пару глотков. Потом вздохнул и добавил: – Зиновий просил передать тебе, что очень хочет с тобой поговорить. 

Со мной? О чем? Я с трудом сумела промолчать и оставить эти глупые вопросы при себе. Вместо этого ответила:

– Мы с Никитой тоже очень хотим с ним пообщаться. Никита вчера спрашивал, как можно позвонить папе. 

– Позвонить? – Плетнев-старший допил воду, отставил стакан в сторону. – Это можно устроить. Но с тобой, Алечка, он хотел поговорить лично. Ты поедешь к нему, если я договорюсь, чтобы тебя пропустили?

Наверное, еще вчера я бы запнулась и замялась, не зная, как ответить. Но сегодня я была готова к этому вопросу.

– Конечно! – воскликнула я уверенно. 

На лице старика проступило огромное облегчение. Похоже, он сильно сомневался в том, что получит мое согласие. И это был еще один упрек моей совести. Я приняла его смиренно: заслужила! 

– Значит, завтра носи телефон с собой, Алечка. Как только меня пропустят к сыну, я наберу твой номер, и вы с ним поговорите – и ты, и Никита. 

– Хорошо! – тут же согласилась я. 

Погуляв со мной и с Китенком около часа, Родион Зиновьевич, просветлевший и повеселевший, отправился домой. Никита, узнав, что, возможно, уже завтра услышит папин голос, тоже сиял личиком и даже без возражений улегся спать, чтобы это самое «завтра» наступило как можно скорее.

Через день после первого визита дяди Родиона в мою палату ему снова позволили зайти ко мне. Как он этого добился – ума не приложу. В дверь Родион Зиновьевич вошел бодро, уселся подле меня, и я смог, не шевелясь, увидеть его лицо. Дядя выглядел довольным, почти сияющим.

– Привет, Зин. Как ты сегодня? – поинтересовался он. 

– Терпимо, – солгал я. Не хотелось портить родному человеку неожиданно хорошее настроение. 

– Думаю, я смогу тебя порадовать, – таинственно улыбнулся дядя, вынул из кармана смартфон, набрал какой-то номер и включил громкую связь. 

Пара гудков – и я услышал детский голосок:

– Але! Кто это?

Я почти вздрогнул, узнав голос Никиты. Сердце на миг замерло, потом вдруг сорвалось в галоп. Дернул рукой, чтобы потянуться за телефоном, но резкая боль тут же оборвала мой порыв, вынудила уронить руку и сцепить зубы. Пока я пытался отдышаться, дядя разговаривал с мелким.

– Привет, Никитка! Это дед Родион! Я сейчас сижу рядом с твоим папой. Хочешь с ним поговорить?

– Да!

Родион Зиновьевич аккуратно поднес смартфон к моему лицу, кивнул:

– Поздоровайся с сыном, Зин!

– Здравствуй, сынок… – выдавил я хрипло и тут же испугался, что мелкий меня не узнает. 

Но он узнал. 

– Папа, привет! – звонко и чуть картавя произнес сын и замолчал, дожидаясь моего ответа. 

– Как ты, Никитка? 

– Хорошо!  – снова пауза. 

– Чем занимаешься? – я задавал сыну вопросы, закрыв глаза: на ресницы навернулись слезы, и мне было стыдно за эту слабость.

– Мы с мамой ходили в барокамеру, – доложил мелкий. – Сейчас поговорим с тобой и пойдем обедать, а потом спать.

– Вы с мамой большие молодцы! – похвалил я ребенка.