Счастливая Настя, принимая (уже в который раз) благодарность от свекра за то, что первенца назвали его именем, тут же во всеуслышанье заявила, что второго сына они назовут Федором, чтобы, значит, было кому в кол в деревне играть…

Борис, обещавший Насте этим летом замякать в заднегорскую землю кол, приехал в Покрово с Татьяной Владимировной и Павлом накануне яичного Заговенья.

Чтобы не стеснять молодых, они поселились у тетки Манефы и тотчас включились в подготовку к празднику, который называли по-разному: День памяти, День деревни (чаще – последнее).

Главная распорядительница предстоящего торжества, Лидия Ивановна, уверена была, что в этом году праздник состоится.

Многие бывшие деревенские жители извещали ее, что приедут на родной угор.

Праздник должен был начаться в полдень – после службы в Покровской церкви.

Подготовка к празднику шла полным ходом. Лидия Ивановна всем находила дело: мужикам (Борису, Павлу, Алексею, брату Илье) велела ехать в Заднегорье и вырубить в земле у кедра круглую яму для катания яиц, изготовить столы, скамейки и сцену для выступлений. Технику – грузовую машину, автобус и стройматериалы – доску, гвозди и прочее выделил Федор Степанович. Женщинам (тетке Манефе, Татьяне Владимировне, Нюре и ее дочерям) советовала посмотреть дома клеенки или скатерти, чтобы накрыть столы, подобрать кой-какую посуду. Наварить пива.

Настя, понимая, насколько важное это дело – собрать деревню, не могла усидеть дома: готовила со своими артистами концертную программу и везде таскала за собой Борика, который всех радовал и удивлял.

Настя рассказывала всем, что удивлять народ он начал еще в роддоме, когда, едва появившись на свет, тут же открыл свои большие черные глаза и во все стороны крутил ими, словно соображал, куда это он попал.

Настя думала, что когда дети рожаются, то ревут как резаные, то ли от ужаса процедуры, то ли от контакта с тем неуютным миром, в который вдруг попадают. Ее же Борик соображал!

Так вот, удивив однажды, он продолжал удивлять люд мирской. Не нервничал, не плакал, напротив, легко шел ко всем на руки и все с любопытством рассматривал.

Первое время Лидия Ивановна бранилась на нее, Алексей ворчал, но, наконец, все решили, что с Настей, пожалуй, ничего не свести, тем более что и Борику, казалось, нравилась такая жизнь.

Он то мирно спал в коляске, то, проснувшись, настойчиво просил у мамочки есть, а насытившись, всех и все разглядывал и улыбался.

Так что он был чуть ли не главным участником подготовки праздника.

Рано утром в яичное Заговенье некоторые бывшие заднегорцы, прежде чем ехать в деревню, пришли в церковь до начала службы, чтобы исповедаться и получить благословение у отца Михаила.

С девяти часов началась служба.

Лидия Ивановна, Настя и ее самодеятельные артисты пели в хоре. Алексей, слушая дивное их пение, держал на руках Бориса, удивленно рассматривавшего все вокруг.

И мягкий, умиротворенный голос отца Михаила, и звуки торжественного пения, улетающие под высокие своды, создавали в Алексее то молитвенное состояние, при котором казалось, что на свете царит только радость, счастье, что никто и нигде не совершает пакостей и злодеяний…

Справа и слева от себя он видел только просветленные, одухотворенные лица и чувствовал, что стоит в храме, полном добра и света. Некоторые прихожане бесшумно проходили вперед и ставили свечи в золотые подсвечники перед святыми иконами.

И отец его, к удивлению и радости Алексея, постояв какое-то время в толпе молящихся, тоже стал продвигаться вперед с целым пучком свечей в руке.

Шел он нерешительно, осторожно, словно боялся задеть молящихся: сделает шаг, другой, постоит, посмотрит, послушает и снова шагнет, словно каждый шаг ему давался с трудом.

Но вот он остановился перед большой иконой Святой Троицы. Долго смотрел на нее, прежде чем ставить свечи на огромный подсвечник.

Он ставил одну свечку за другой, пока не осталось в подсвечнике пустых мест.

Молил ли о чем, просил или прощал – не знал Алексей. Он видел только, как долго стоял отец перед святой иконой и как ярко горели перед ним свечи, поставленные им.

В одиннадцать часов, когда служба закончилась, Настя с Алексеем и Лидией Ивановной вышли из храма.

У деревянной оградки они увидели старушку, которая, как и другие, выйдя из церкви, крестилась и кланялась святому храму. Бросались в глаза ее ослепительно белые волосы, что выбились из-под платка.

Настя спросила мать о старушке, что так усердно молилась. Лидия Ивановна отвечала, что это Василиса, дочь отца Никодима. Они подошли к ней. Поздоровались.

– Ну-ко давай ты меня не величай, – говорила старушка Лидии Ивановне (она узнала ее), – а то видишь, какое у меня отчество-то, и не выговоришь. Да и ни к чему нам величанья эти. А это кто – не дочка ли твоя? Да когда же ты вырасти-то успела? А выладилась-то – дерутся, поди, парни-то из-за тебя?

– Да все уж! Хватит, подрались. – И Лидия Ивановна представила Алексея, мужа выладившейся дочки, и сказала, чей он сын.

– Эвон как! – не без удивленья сказала старушка, глядя то на Алексея, то на смущавшуюся Настю. – А у вас уж и парничок? – И еще раз подивилась она, узнав, в честь кого парничка назвали. – Вот она, жись! Эвон как поворачивается…

Лидия Ивановна приглашала выходящих из церкви заднегорцев в автобус, что стоял на небольшой площади перед церковью. Настя с Алексеем задержались: они расспрашивали Василису, помнит ли она, какой церковь раньше была.

– Да как не помню, Настя. Что ты! Вот здесь, – она оперлась на оградку, – не деревянная стояла ограда – кованая, а по ту сторону коновязь устраивалась. На конях же ездили, не на машинах, как теперь. Приехал в село – привязал коня и в церковь пошел, на ярмарку, по другим делам. Народ-от раньше в деревнях жил, на земле. В Покрове только церковь была, волостное правление, торговые ряды, дома купцов, священников. И все, пожалуй. И наш дом вот там стоял… – Она показала в сторону площади, где стоял автобус и толпился народ. – Давно уж нет его. Так вот, Настенька… Это при новой власти все сюда жить съехались…

– Ну да, всем районом в одном селе, – усмехнулся Алексей, вспомнив, как говорил об этом однажды отец.

– Да дикоту какую-то придумали – согнали всех в одно место…

Они пошли вдоль церкви (от автобуса их уж звали).

– А здесь был парадный вход в церковный двор, – рассказывала Василиса, остановившись у большой старой березы (некоторые ветки ее засохли). – Красивая была арка, с двухстворчатыми воротами. По ту и другую сторону от арки – калитки. Все потом сломали. При новой-то власти арки стали у колхозных контор ставить. – Она оглядела пустынный теперь церковный двор (здесь стояло лишь несколько поленниц дров). – Я ведь помню, Настенька, какое здесь было кладбище, – именитых людей волости здесь хоронили, церковнослужителей, купцов. Какие красивые были памятники, дорогие – из серого гранита.