– Да ладно у них все, – отвечала Нина. – Приехать не смогли. Невелика пенсия-то. Но весь год будут откладывать помаленьку, и если здоровье не подведет, то на следующий год в Девятое жди гостей…

Нина сощурилась, прикрыла от солнца глаза.

– Это с кем, интересно, моя свекровушка там душевные беседы ведет?

А свекровушка ее, Дарья, в это время действительно заинтересованно беседовала с красавцем-мужчиной: бросалась в глаза его белая-белая, красивая окладистая борода. Отрывки их разговора долетали до Нины и Василисы.

– Да это не Юра ли? – щурилась и свекровушка, избоченив голову в цветастом платке.

– Я, Дарья, я. – Он усмехался из-под кепочки, надвинутой на самые глаза. (На груди у него висел фотоаппарат.) И сказал Дарье, откуда он приехал, из какой страны.

– Ишь как! Не признала. Я ведь тебя вот эконько-го помню… – И она показала рукой расстояние от земли (полметра). – А ты меня, стало быть, не забыл.

– Прости, Дарья Прокопьевна, я совсем не помню тебя, – чистосердечно признался Юрий. – Но я много слышал о тебе. Да и сейчас в деревне только твое имя и кличут. Ты тут самая известная.

– Ой, не говори! – проворчала Дарья. – А Настя меня еще в театр свой норовит записать! Мало ей Бореньки – везде за собой таскает! Так еще и меня…

– Дарья Прокопьевна! Не наговаривай… – смеялась Настя от столов, что тянулись от кедра в их сторону.

– Ишь как! За километр слышит! Хоть иностранцу на тебя пожаловаться… Правду говорю – ей рожать вот-вот, а она все чего-то ходила репетировала, мати с ума сводила…

Юрий от души смеялся. Нина с Василисой переглянулись: о каком таком иностранце Дарья говорит?

Подошли поближе. Поздоровались с незнакомцем.

– Вы чего это, бабы? Не признаете? Сын Евлахи, Юрик…

Бабы с любопытством разглядывали Юрика.

– Вот беда! – добродушно ворчала Дарья. – Поживи-ко еще за границей-то, так и совсем тебя народ-от признавать не будет.

– Да не по своей воле я там оказался, – оправдывался Юрий.

Он рассказал бабам, что проживает теперь в Белоруссии, в лесу которой однажды собрались три мужика и сделали из него иностранца. Прости их, Господи.

Он спросил Дарью, где стоял их дом и что с ним сталось. Дарья указала место, поросшее сейчас молодой крапивой.

Избу Евлампия, приспособленную под сельсовет, после закрытия сельсовета свезли в Покрово. Построили из нее ветлечебницу. По словам Дарьи, это здание и сейчас стоит.

Под кедром праздник уже начался. Гости подтягивались к сцене со всей деревни, садились на приготовленные скамейки, на траву вокруг сцены.

– Мы впервые собрались на нашем угоре, – говорила Лидия Ивановна, – такие разные. Повзрослевшие. Постаревшие. Но молодые душой… – Она заметно волновалась, голос ее срывался, и это волнение передавалось и Насте, и Алексею, всем собравшимся здесь людям.

Она вела сегодня единственный в своем роде урок. Необычный. Трудный. Открытый. Всей деревне. Всему миру.

Она заучила его, как прилежная ученица, но волнение мешало ей подбирать нужные слова. А те, что она произносила сейчас, казались ей глупыми, холодными, официальными.

Мучительно было думать ей, что те чувства, которые она испытывала сейчас, не обращались в нужное слово. Ей хотелось разреветься от души, сбросить с себя маску чинной распорядительницы.

Она еле справлялась с собой. Со своим волнением. Со своим дрожащим голосом. Чувствовала, что ей кто-то или что-то, невидимое и непонятное, мешает вести праздник. Нет, не ласковый июньский ветер, трепавший платки и юбки баб, рубахи мужиков. Не люди, собравшиеся вместе и беспрестанно переговаривавшиеся друг с другом. Не дети их и внуки, бегавшие повсюду и что-то кричавшие. Нет, нет! Тишина. Да, это была она, тишина, царствовавшая здесь полстолетия. Это она не желала сдавать свои владения бог весть откуда взявшемуся народу. Она глушила человечьи голоса. И Лидия Ивановна чувствовала, что голос ее, такой громкий, веский в классе школы, здесь казался еле слышимым. Ей вообще казалось, что никто не слышит ее, что микрофон, установленный перед ней, не работает. Она чуть ли не кричала в него.

Но все хорошо слышали, что она говорила. Все перед ней были теперь детьми, желанными учениками. И те взрослые, что ходили когда-то в заднегорскую школу (в дом Дарьи), когда директорствовал здесь Федор Степанович (он стоял поодаль, у кедра, у заколоченного в землю кола, и поглядывал на часы, как бы давая понять, что торопится и скоро уедет). И дети этих взрослых, что были учениками Лидии Ивановны (они толпились у столов, у ямы для катания яиц, сидели прямо на траве).

Все внимали ей. Справившись с волнением, она огласила скорбный список, составленный Алексеем, перечисляла поименно тех, кто погиб в лагерях. Кто сложил голову на войне. Кто умер после войны. И предложила почтить их память минутой молчания. И все встали. И замерли. И взрослые (некоторые смахивали слезу), и озорные дети стояли смирно, вытянув по швам маленькие ручонки. И даже Боренька Осипов на руках Алексея на мгновение застыл и удивленно приоткрыл ротик. И на мгновение воцарилась над угором торжественная тишина.

Даже ветер стих…

– А теперь я бы хотела пригласить к микрофону старейшую жительницу нашей деревни…

– Тебя, Дарья! – толкала в бок Дарью Нина. Они с Иваном, Василисой и Дарьей сидели на скамейке справа от сцены.

– Ой, да хоть бы меня-то уж не трогали. Еле ноги волочу. В артистки записала! Ой, Настя, Настя! Я вот ужо тебе! – грозила Дарья бадожком Насте, что готовилась к концерту с самодеятельными артистами в углу сцены.

Алексей подошел к Дарье, взял ее под руку правой рукой (левой он держал Бореньку) и проводил на сцену к микрофону.

– Ну вот, слава Богу, – только и сказала Дарья, – собрались-таки мы в деревенке нашей. На всех на вас сегодня насмотрюсь, со всеми побаю – и помирать можно… – И она крестилась и низко кланялась собравшемуся народу.

Лидия Ивановна заметила ей с укоризною:

– Уж коли до ста дожила да жить попривыкла, так жить тебе и жить…

– Ну, давай… – махнула рукой Дарья. – Все я, Лида, сказала. Чего лясы-то точить понапрасну да время у людей отнимать… – И она опять низко поклонилась народу. Никого не осуждала, не бранила, а благодарила всех, что пришли они сегодня на родную землю и поклонились ей.

А Лида продолжала:

– А вот и самый маленький житель нашей деревни, Боренька Осипов. Родители, покажите Бореньку.

Алексей высоко поднял Бореньку на руках. Тот крутил глазами, соображая, наверное, в жители какой деревни его только что записали.

Самый старый (под руку с Алексеем) и самый малый (на руках того же Алексея) жители деревни проследовали со сцены на скамейку.