Лахлан рассердился – непонятно почему: она ничего не просила и не хотела поддаваться трусости.

– Знаю, все знаю! И все же хочу тебя.

На лице вождя появилось почти пугающее выражение.

– Я тоже хочу тебя, и все же не могу взять.

– Но почему? Кэт сказала, что в вашем клане иные брачные законы – совсем не такие, как у Синклеров.

– Она теперь не Синклер, а Балморал.

– Ты прекрасно понял, о чем я. Наша близость не будет означать брака, как это заведено у Талорка.

– Но после нашей близости Талорк никогда на тебе не женится.

– А тебе этого очень хочется? – уточнила Эмили и вдруг испугалась: а что, если он ответит утвердительно?

– Нет! – прорычал Лахлан. В рокоте голоса не слышалось ничего человеческого.

Эмили вздрогнула, но в глубине души не ощутила ни страха, ни возмущения. Яростная реакция даже обрадовала.

– Я же говорила, что не могу отдаться ему. Да и он меня не хочет.

Кроме предвзятого враждебного отношения Синклера появилось и еще одно отягчающее обстоятельство: он наверняка считал, что она полностью, душой и телом, принадлежит сопернику. Скорее всего Талорк видел ее на озере обнаженной.

– Ты слишком чиста, Эмили.

– Чего, разумеется, никак нельзя сказать о тебе.

Неужели он полагал, будто у нее не хватит опыта, чтобы подарить удовольствие возлюбленному – в ответ на его ласки?

Возражать Эмили, конечно, не могла, однако горела нетерпеливым желанием попробовать. Но как же сказать об этом, не теряя гордости и собственного достоинства?

Лахлан рассмеялся:

– Что правда, то правда: девственником меня назвать трудно. В нашей стае самоконтроль и власть над способностью к перевоплощению приходят только после физической близости. Ты верно заметила: наши обычаи совсем не похожи на обычаи Синклеров. В интересах будущего мы допускаем свободное спаривание.

– Тогда почему же ты отказываешься любить меня?

– Потому что ты не волчица.

– То есть оборотни из клана Балморалов никогда не сближаются с обычными женщинами вне брака?

– Нет, это не так. Но существует риск, что мы с тобой окажемся истинно близки.

– Истинная близость тебя пугает?

Лахлан вздохнул. Лицо стало угрюмым, печально-безнадежным.

– Да.

Эмили резко отвернулась. Душевная боль оказалась столь же острой, как в тот злосчастный момент, когда отец оттолкнул маленькую дочку и назвал никчемной, бесполезной девчонкой, из-за которой умерла мать. Да, отец мечтал о сыне, а дочь разочаровала самим своим рождением. Теперь же оказалось, что она не годится и Лахлану. Проблема повторилась: на сей раз ей не удалось родиться волчицей.

– Пойми, все наши дети могут оказаться людьми. Все, а не один! Каждый брак между криктом и человеком таит в себе опасность полной гибели волчьей натуры.

– И что же, это очень важно? – зачем-то спросила Эмили, хотя сама прекрасно знала ответ.

Знала так же определенно, как и то, что ее собственный характер не устраивал ни отца, ни мачеху, ни даже сестер и братьев. Лишь Абигайл, единственная из всей большой семьи, любила ее искренне и преданно.

– Неужели можно сомневаться? – возмущенно воскликнул Лахлан. – Мы особый, неповторимый и священный народ, а потому не имеем права исчезнуть с лица земли лишь потому, что не в состоянии передать детям отпущенный Богом дар.

Очень хотелось плакать, но Эмили собралась с духом и сдержалась. Иногда слезы облегчали душевную боль, но сейчас они не сделали бы и этого. Лахлан не сказал ничего нового и удивительного – лишь подтвердил слова Кэт. Чувство безысходности безнадежно обострялось. Боль не пройдет долго. А возможно, останется навсегда. Может быть, она напрасно бередит ту рану, которую нанес отец?

Об отцовской любви тоже не приходилось мечтать, и все же… может быть, маленькая радость все-таки лучше, чем ее полное отсутствие?

– Но ведь ты говорил, что способен даровать наслаждение, не отбирая девственности.

– Да. – Голос Лахлана прозвучал словно издалека. Эмили подняла голову, но не смогла встретиться взглядом с вождем.

– Мне бы очень этого хотелось. А еще хотелось бы, чтобы ты научил, как доставить тебе такое же удовольствие, какое ты подарил мне ночью…

В ответ раздался тяжелый хриплый вздох:

– Эмили…

– Что? – Сейчас ей наконец-то удалось поймать взгляд его карих, с золотом, глаз. Что она могла в них прочесть? Конечно, не любовь и даже не безусловное приятие. Скорее всего страсть. – Неужели ты не готов даже на такую малость?

Темные глаза запылали.

– Готов. Черт возьми, готов!

Ну что же, значит, страсть дает себя знать. А за ее горячим покрывалом вполне можно спрятаться от раздирающей душу боли. Еще ни разу в жизни Эмили не позволяла себе скрыться от правды, но в эти минуты собиралась пойти по пути самообмана. Хотела ненадолго обмануть себя и притвориться, что страсть – это любовь.

Конечно, гордому горцу незачем знать, что сейчас, именно сейчас, ей больше всего на свете необходима любовь. Потом можно будет всю жизнь вспоминать о чувстве и черпать в воспоминаниях силы – точно так же, как до сих пор она черпала силы в воспоминаниях о давней, еще до смерти матери, любви отца.

Каждое прикосновение будет продиктовано любовью и желанием – отражением ее нежности и страсти. Каждый звук будет выражать признание ее привлекательности, а каждый ответ станет ответом на слова и ласки возлюбленной. Эмили ожидала поцелуя с нетерпением и в то же время с затаенным торжеством.

И все же поцелуя не последовало.

Лахлан бережно провел ладонью по густым волнистым локонам – так осторожно, что прикосновение казалось едва ощутимым.

– Твои волосы прекрасны! Ночью мне отчаянно хотелось к ним прикоснуться… Нет, не мне – волку…

Эмили вздохнула и спрятала слова любви в дальний уголок сердца – про запас, на черный день, чтобы никто не смог отнять сокровище, даже сам Лахлан.

– Он может это делать, если ему нравится.

– Ты не возражаешь?

Эмили покачала головой.

Лахлан медленно снял плед и без тени смущения предстал во всей ослепительно чувственной красоте. Клинок рвался в бой – неудержимо и дерзко. Эмили с радостью подумала, что ей он не угрожает.

О чем бы ни мечтал Лахлан, слиться воедино им не суждено – уж в этом-то сомнений не было.

– Нравится? – тихо спросил он. Эмили молча кивнула.

– И все же хочется увидеть волка? – В карих, с золотым ободком, глазах мелькнул страх перед возможным отрицанием.