Минули годы, во Франции снова Республика, и позорная слава бывшего председателя Конвента Давида и самого Лепелетье, когда-то воскликнувшего: «Я голосую за смерть тирана!», теперь никого не волнует. Зато картина!.. Полотна Давида висят в Лувре, за ними гоняются коллекционеры. Их цена с годами будет только расти. Владеть картиной Давида – это значит владеть состоянием, которое будет преумножаться, словно капитал в хорошем банке. Это и правда капитал.

Это понимали все Буагелланы, начиная с моего прадеда, сменившего Лепелетье в Сен-Фаржо, ну а мой отец понимал так очень хорошо. Все они в разное время отдали дань поискам исчезнувшего полотна! Тошно вспоминать – мое детство прошло под знаком этих поисков. Простукивали стены, поднимали полы, расширяли провалы, чем еще более усугубили и без того печальное состояние замка.

Я – каюсь! – относился к этому всерьез только в розовом детстве. Потом, после смерти отца, я стал трезвее смотреть на жизнь, а может быть, дело в том, что я просто слишком ленив, чтобы тратить жизнь на поиски несуществующего сокровища. Как и мой русский приятель, я был убежден, что картины не существует, что она уничтожена сухопарой Луизой-Сюзанной (бог весть почему, она представляется мне именно сухопарой, с непреклонно поджатыми губами!) или ее истеричным братцем. Но теперь… Теперь, прочитав дневник этой особы, я могу только покачать головой.

Боже мой! Как жестоко я ошибался! Ведь в записях Луизы-Сюзанны содержится прямой намек на то, где его следует искать! Экстерриториальность – вот ключевое слово!

…Перечитал дневник и свои восторженные заметки. С чего бы это я вдруг воодушевился? Не иначе меня заразила своим энтузиазмом эта хитрющая и коварная Луиза-Сюзанна. Может быть, она и была сухореброй, однако простушкой ее не назовешь. Да, боюсь, дело поисков картины не столь простое, как мне показалось сначала. Ключевое слово-то оно ключевое, но этого мало. Мало! Слишком уж растяжимо понятие экстерриториальности. Такое ощущение, что в одиночку я не смогу справиться с этим делом. Надо бы с кем-то посоветоваться, но с кем? Разве что сказать моему русскому? Поговорим о картине – а после уж стреляться…

На этом все записи обрываются.

Наши дни, Мулян-он-Тоннеруа, Бургундия. Валентина Макарова

– Ладно, убери пистолет, – говорит Клоди. – Я тебе все скажу. Делать нечего… Ты меня тут спросил, почему я так долго тянула, хотя знала, где картина, уже давно. Просто потому, что я не хотела делиться с вами, ясно? Я поставила себе задачу сначала избавиться от всех вас… вернее, почти от всех. Мне нужен был кто-то из мужчин, потому что одной мне трудненько будет достать картину. Я колебалась между тобой и Жильбером. Но ты все решил за меня, верно?

Я уверена, что теперь-то Иса если и не выстрелит в Клоди, то грязно обругает ее – это точно! Однако он только ухмыляется:

– Да уж, я и впрямь все за тебя решил!

Похоже, ее откровенность его ничуть не возмутила! Он даже доволен! Он даже как бы проникся к ней доверием!

Ну и логика…

Или он ведет какую-то игру? Какую? И какую игру вел он, когда сделал вид, будто не узнал меня?

Или… или и вправду – не узнал?!

А что, если я просто-напросто все выдумала, все свои страхи? Что, если Иса действительно не успел разглядеть меня – там, в роддоме? Василий захлопнул дверь слишком быстро, в коридоре было полутемно, я была в халате, волосы гладко зачесаны и заколоты: я всегда прилизываю свои буйные кудри на работе, а такая прическа меня совершенно меняет… Иса, вполне возможно, прилетел во Франкфурт из Нижнего одним самолетом со мной, но что, если он вовсе не узнал меня в аэропорту во Франкфурте? А уставился на меня только потому, что крокодил в моей сумке вдруг заорал дурным голосом «Катится, катится голубой вагон»? И вовсе не Иса преследовал меня, а мой собственный страх? И все мрачные пророчества своей судьбы я вовсе не прочла в его кинжально-острых глазах – это были только порожденные моим страхом бредни!

То есть он совершенно не отождествляет меня с той докторшей из дзержинского роддома! И не ждет с моей стороны никакого подвоха!

А может быть… а может быть, это вовсе не он?! То есть теперь я вовсе не так уж уверена, что именно его глаза смотрели на меня там, в приемном покое нашей родилки. Получается, бегала от призрака? От фантома? От собственного страха?!

Господи, да какая же я дура, оказывается!

Честно говоря, никогда прежде это открытие, вернее, эта аксиома не доставляла мне столько восторга. Меня охватывает такая радость, что я чувствую, как губы мои расплываются в блаженную, полупьяную ухмылку. И тут же я возвращаюсь с небес на землю, видя, как Иса и Клоди обменялись коротким недоумевающим взглядом. Они, видимо, решили, что я спятила от ужаса, оказавшись под дулом пистолета!

Да, мне страшно. Но не настолько, чтобы лишиться рассудка! Напротив – голова моя ясна как никогда, мысли четки и быстры.

Сейчас надо любым способом постараться остаться живой. Я узнала про Ису и Клоди слишком много. И если это все же Клоди убила Лору…

А что? Вполне могла! Заманила ее в Мулян, назначила встречу, а сама сделала вид, что уехала в Дижон. Правда, не совсем понятно, почему она решила совершить убийство в доме Жани. Ну наверное, чтобы, в случае чего, подозрения пали на хозяйку… Потом Клоди возвращается ночью, перегружает труп в свою машину, подвозит его к машине Лоры – и…

Но тогда получается, что Жильбер бросился прочесывать граблями садик Жани не ради нее, а ради Клоди? Ну что ж, судя по тому, что я успела о ней узнать, эта особа – великая мастерица манипулировать мужчинами и заставлять их плясать под свою дудку! Не молодой красотой брала, а недюжинным умом, силой характера, изобретательностью, хладнокровием!

– Мон Дье, бедняжка Валентин не может понять, что такое вокруг происходит! Ты ведь даже не возьмешь в толк, о чем мы говорим, – с покровительственной насмешкой обращается в это время ко мне Клоди. – Какая еще картина, какие еще поиски?..

Что мне ответить? Какую роль выгоднее принять на себя? Роль круглой дуры, ничего не понимающей пустышки, или наоборот? Если я покажу свое понимание ситуации, не сойдутся ли эти двое на одном решении: пристрелить меня, и как можно скорей?

«Надо молчать, молчать, молчать!!!» – зудит дрожащим голоском моя привычная осторожность.

Но я не хочу молчать и трястись. Больше не хочу! Надоело!

К тому же осталось столько вопросов, ответа на которые я никогда не узнаю, если не задам их!

– Ну почему, я кое-что понимаю, – говорю не без заносчивости. – Я знаю о картине.

– Максвелл разболтал, да? – мгновенно догадывается Клоди. – Ну, этого надо было ожидать. Кстати, Иса, – поворачивается она к подельнику. – На какое-то время нам понадобится и Максвелл. Это лучший реставратор Европы, без него нам ни за что не привести полотно в такой вид, чтобы его можно было продать.

Я не задаю дурацких вопросов о том, как они собираются продавать национальное достояние Французской республики. Это меня не волнует. Я думаю о том, что эти твари оставят в живых Максвелла! Все-таки оставят его в живых. И если бы удалось предупредить его, чтобы он их остерегался…