Она вернулась к убогому ложу, сгребла солому в кучу, легла на нее и закрыла глаза. Как любой зверь, она могла заснуть тогда, когда это ей было нужно.

Синие сумерки сменились серым утром, сквозь узенькое оконце-бойницу едва проникал свет. Тусклый зимний день медленно набирал силу. Кловин дремала на соломе, свернувшись клубком в своем дорожном плаще. Но деревянные ступеньки, ведущие в башню, заскрипели, послышались шаги, и она проснулась.

Краснорожий солдат, выполняющий обязанности тюремщика, принес деревянную миску с едой, воду и поставил их прямо на пол.

Кловин потерла озябшие руки и, расположившись поудобнее, склонилась над холодной ячменной кашей.

Она не успела доесть и еще облизывала пальцы, когда на лестнице вновь зазвучали шаги, загремели засовы и вошел прежний караульный в сопровождении давешнего монаха в капюшоне.

– Давай пошевеливайся. Утром сеньор вернулся и желает говорить с тобой.

Солдат пинками вытолкал ее в узкий каменный проход, и они начали долгий спуск по длинной винтовой лестнице. Кловин шла первой, то и дело спотыкаясь на скользких, стертых ступенях, а страж подгонял ее в спину уколами пики. Замыкал шествие перебиравший четки монах.

Караульный не посмел войти внутрь жилых покоев, а просто втолкнул ее в полутемную галерею, чей потолок терялся во мраке. Святому отцу тоже пришлось остаться снаружи у дверей. У жаровни‑треноги, где пылали угли, мрачно задумавшись, замер человек в черных латах. Он стоял к ней спиной, и его черные как вороново крыло волосы конским хвостом падали на закованные в железо плечи. Колени узницы предательски задрожали, и она из последних сил пыталась побороть смертный страх, объявший ее душу. Мужчина обернулся.

– Ну вот, Кловин, мы и встретились.

В его зеленых глазах таилась усталость. Тонкие губы сложились в улыбку, напоминающую лезвие меча.

– Три дня назад убили отшельника из Черного леса. Вести быстро доходят до нас, королева, – при этих словах Рэндальф шутовски поклонился. – Перед смертью его пытали огнем и железом – разбойники что-то искали. Только когда на месте нашли мертвую крысу, люди позвали ближайшего мастера. Каково же было его изумление, когда в изуродованном монахе он узнал Верховного Магистра Гильдии. Представляешь, Кловин?

Кловин слушала его не шелохнувшись, только расширенные глаза да посеревшие губы выдавали ее страх.

– Я думаю, представляешь. Ты же нанесла ему визит в компании… опального крысолова год назад? Я не ошибаюсь… Крестьяне дружно припомнили визит странной пары, да и угольщик подробно описал голубоглазого юношу, «прекрасного, как ангел», – это его слова, Кловин. На свете много прекрасных юношей, но сбруя жеребца только у одного из них украшена чеканными бляхами со сжатым кулаком, не так ли?

Впрочем, мой брат уже месяц гостит у меня в замке. Подходит к концу срок его испытаний, и скоро ему предстоит новый экзамен. Надеюсь, с твоей помощью он его сдаст, – Рэндальф прищурил глаза и потер подбородок рукой в железной перчатке.

– Я только что оттуда, женщина. Тело Магистра доставят в Кельн, где он и будет с честью похоронен на кладбище Гильдии. Но где реликвия? Твой народ искал ее, твой народ убил отшельника. Кто ответит за это, Кловин?

– Моя сестра уже ответила, рыцарь.

Рэндальф отвернулся к огню.

– Тебе ли этого не знать? – Кловин возвысила голос. – Видит небо, реликвия нужна вам больше, чем нам. Вы и убили его.

– Чушь! Твою сестру убил ее спутник… Вор. Так сказал трактирщик.

– А кто был тем вором? Или нынче воры убивают своих жертв джамбией?

– Что ты сказала, тварь?!

– Видать, ты устал с дороги и мысли твои путаются. Пойди, допроси своих людей получше.

Рэндальф снова отвернулся.

– Эй там!

Двери приоткрылись, и в них просунулась голова солдата в кольчужном шлеме.

– Отведи ее к брату. И позови тех, кто был в трактире.

– Но это невозможно, господин, – испуганно ответил караульный. – Это люди Гильдии, и еще вчера они покинули замок. Вам лучше спросить об этом господина Билэта, вашего брата.

Глаза Рэндальфа потемнели. Он сжал кулаки.

– Хорошо, я спрошу!

– Господин, проводить… женщину к господину Билэту?

Рэндальф задумался, а потом кивнул.

– Веди. Я успею поговорить с ним позже.

– Там еще святой отец, он был вчера в трактире…

– Пусть войдет, – и рыцарь снова уставился на огонь.

* * *

Билэт стоял у окна и играл на флейте. Холодный ветер трепал пепельные волосы, задувал в рукава рубахи. Услышав скрип отворяемой двери, он обернулся, все еще не отнимая от губ инструмента.

Она вошла, медленно опустилась перед ним на колени и обняла его ноги.

– Нашла, – пробормотала она сквозь слезы и бросилась целовать его руки, украшенные золотыми браслетами.

Он поднял ее и, обняв, прижал к себе.

– Все уже позади. Ты со мной.

Он повернул ее мокрое от слез лицо к свету.

– Ты совсем не изменилась.

Она пожирала глазами насмешливое лицо ангела, лицо без единой морщины, без единого изъяна. Билэт был так близко, что его волосы касались ее лица.

– Как ты жила все это время, Кловин? – прошептал он, обхватив ее за плечи.

– Меня чуть не сжег на костре твой брат Хейдрик. Я бежала во Флоренцию. Я родила ребенка.

Билэт усмехнулся:

– Ну, братца съели твои сородичи, так что ты отомщена. Хочу знать, где ребенок и что с реликвией. Кстати, а у нас мальчик или девочка?

– Ребенок c Иосифом и его народом, – вопрос о поле ребенка она проигнорировала.

– Что?!! У христопродавцев? У жидов? У прощелыг? Чтоб их разорвало… Няньки под стать матери!

Желваки вздулись под бледной кожей, тонкие пальцы впились ей в плечи. Он с силой тряхнул ее.

– Ты бросила моего ребенка и отправилась шляться?! Воистину ты ничуть не лучше любой грязной крысы! – прошипел он ей в лицо. Голубые глаза его светились презрением.

Этого она вынести не могла.

– Билэт, ты несправедлив…

– Замолчи. Единственное, что ты должна была сделать, так это сберечь ребенка. Ты даже на это не годишься!

Глаза женщины, потемнев от обиды, наполнились слезами. Она закусила губы, чтоб не заплакать.

Билэт крепко держал ее, не отводя взгляда от ее лица и с жадностью следя за малейшими оттенками чувств, а ей казалось, что его взгляд прожигает ее насквозь.

Неожиданно он отпустил ее.

– На этот раз я прощаю тебя, – сказал он, и в голосе его почудилась не то усмешка, не то угроза.